От автора
Сколько я себя помню, звук поезда был главным звуком моего детства в Окуловке. Проходящие составы, идущие из Петербурга в Москву и обратно, были для нас, мальчишек, живым обещанием большого мира, который лежал где-то там, за пределами наших лесов и рек. Железная дорога была артерией, связывавшей нашу тихую заводь с чем-то огромным, неведомым и манящим.
Легенда о нашем земляке, Миклухо-Маклае, обрела для меня плоть и кровь в 1996 году. Мне было шесть лет, и я хорошо помню, как мой прадедушка привел меня в самый центр Окуловки на открытие памятника нашему великому земляку. Стоя в толпе, держась за его большую, шершавую руку, я смотрел на бронзовую фигуру путешественника и не до конца понимал масштаб его личности. Но именно тогда, глядя на его устремленный вдаль взгляд, во мне родился главный, мучительный вопрос: как? Как человек, выросший здесь, среди этих скромных пейзажей, среди болот и сосновых боров, мог не просто уехать в большой мир, а шагнуть за самый его край? Как можно было променять тихий плеск Шегринки на рёв Тихого океана, а знакомые лица земляков – на раскрашенные лица воинов с Берега Каннибалов? Какая невероятная сила должна была родиться в душе человека здесь, в нашей Окуловке, чтобы бросить вызов всему миру?
Эта книга – моя попытка ответить на этот вопрос. Это не просто биография великого учёного и гуманиста. Это путешествие по его следам, попытка понять, как тихий новгородский пейзаж сформировал характер, способный выдержать немыслимые испытания. Это попытка перебросить мост не только между двумя эпохами, но и между двумя мирами: миром знакомой до боли родины и миром далёкого, экзотического Берега Маклая.
Для меня это очень личная история. Это рассказ о земляке. И, возможно, чтобы понять, как человек из Окуловки смог отправиться на край света, мне нужно было самому вернуться к своим корням.
Глава 1. Железная дорога на край света
Октябрь 1870 года. Санкт-Петербург.
Туман, густой и влажный, проглатывал звуки города. Он сочился сквозь рассохшиеся рамы огромного окна, принося с собой запахи сырого камня, конского пота и угольной гари. В величественном кабинете Императорского Географического общества было жарко натоплено. Огонь в массивном голландском камине отбрасывал беспокойные блики на корешки тысяч книг, на тёмное золото карт в тяжёлых рамах, на пыльные глобусы и бюсты суровых, бородатых первопроходцев, взиравших с гранитных постаментов с немым укором. Воздух был тяжёлым от запаха старой бумаги, кожаных переплётов и дорогого табака. Мерно тикал, отсчитывая вечность, высокий напольный хронометр.
Николай Миклухо-Маклай стоял у окна, но видел не серый петербургский день. Его мысли летели прочь отсюда, на юго-восток, вдоль бесконечных чугунных рельсов Николаевской железной дороги. Они неслись мимо безликих полустанков, пока не достигали маленькой, но важной для него точки на карте – станции Окуловка. Именно там большой, грохочущий мир столицы сжимался до размеров скромного вокзального здания. Он помнил это место до мельчайших деталей: запах креозота от шпал, суету мужиков в армяках, тащивших мешки, пронзительный свисток паровоза, окутывавшего перрон клубами сизого пара. Окуловка была вратами. Вратами, через которые он уезжал в большой мир, и через которые возвращался домой.
А дом был дальше, в коротком пути на дребезжащих дрожках, в тишине и покое родового имения Языково. Стоило ему закрыть глаза, и он снова видел его. Жаркий июльский полдень. Он сидит на берегу быстрой, тёмной Шегринки, вода в которой пахнет торфом и водорослями. Рядом на скамье сидит мать, Екатерина Семёновна, и её пальцы, тонкие и нервные, перебирают бахрому на её шали.
