Матерь божья, я был готов увидеть, что угодно, но только не Дану в позе, которая до сих пор стоит у меня перед глазами. Избавлюсь ли я когда-нибудь от этого видения?
Бесит еще и то, что Амато увидел ее, как только ворвался в комнату. Если бы я первым зашел в нее, этого бы можно было избежать. Если бы… От предположений легче не становилось.
Я был готов убить Армана Кавелье. И убил бы, не задумываясь. Если бы не Дайана. Опять «если бы…». Что-то я сам изменяю себе: принимаю решения с оглядкой на женщину.
Понимаю, что, оставив Армана в живых и унизив его в его собственных глазах и глазах тех, кто придет ему на помощь, приобретаю в его лице злейшего врага, который не успокоится, пока не отомстит. Причем, так, чтобы мало мне не показалось.
Его изощренный ум не успокоится, пока не достигнет желаемого. В этом я не сомневаюсь. А вот Дана не знаю, о чем думала, когда приняла столь не обдуманное решение. Конечно, для нее убийство человека – непростительный грех, но я-то знаю, что оно иногда – вынужденная мера, которой нельзя пренебрегать.
Я не стал расстраивать ее своими предположениями относительно Армана. Не все так просто, как ей кажется. Но речку вспять не повернуть. Его, наверное, уже освободили, и он изрыгает на окружающих слюной злобы и ненависти ко мне. Еще бы! Большего позора в своей жизни ему переживать не приходилось. И виновен в нём я. По его мнению. Ведь он себя виноватым в случившемся не считает. Больной на голову мудак.
Но Арман одна из причин, из-за чего в моей душе воцарился такой беспорядок. Другая – внутреннее состояние. Вроде все как обычно, а внутри – как через мясорубку. Я понимаю, что существует только один путь к спокойствию: прекратить переживать о тех вещах, которые нельзя изменить. Но не могу. Не получается – и всё. Вырезать бы мне в мозгах тот участок, который запечатлел, как на снимке, голую Дану с вибраторами и выжег слова Армана о ее оргазмах.
В машине я вёл себя, как урод. Знаю, но… не удавалось мне себя взять в руки и не реагировать. Хоть убей! Внутри всё кипело, бурлило… Брезгливость ко всему увиденному, отвращение, ярость и ненависть, сочувствие и любовь сплелись в один клубок, перемешались между собой, и трудно было в душе определить, какое из чувств преобладает.
Правда, в конце поездки мне стало немного легче. Возможно, Дана привела меня в относительную норму, потребовав остановить машину, чтобы выйти. Мне понятно ее негодование моим поведением. Вместо того, чтобы сосредоточить свое внимание на ней, я сидел и упивался жалостью и сочувствием к себе. Словом, толстокожий урод.
А потом я признал, что меня без нее не существует. Теперь, когда она вошла в мою жизнь. И, действительно, это так. Это были не просто слова, а истина.
В какую-то секунду в моем мозгу промелькнула очень умная мысль: оставь мутную воду в покое, и она станет чистой и прозрачной. И я прислушался к ней. Тотчас мне безумно захотелось поцеловать мою девочку, тем более ее губ не касался Кавелье.
Мать твою, неужели, прикасаясь к ней, я теперь постоянно буду думать о том, прикасался ли к ней в этом месте грёбаный осториканец? Так можно и с ума сойти. А что станет с моими чувствами к Дане? Выдержат ли они подобное испытание?
