Участковый следователь окружного суда Алексей Алексеевич Блудов выпил сладкого чаю, взглянул на золотой хронометр. Начало десятого. Приоткрыл занавеску на окошке. Над дорогой висел густой клокастый туман, даже домов напротив не видно. По оконному стеклу стекали капли мороси.
Несмотря на хмарь, надо бы идти на железнодорожную станцию, проверить телеграф: что там творится в Петербурге. Название «Петроград» Алексей Алексеевич не признавал, так как оно было связано с пугающими событиями последних лет.
Кто там, на Неве, сейчас у власти – большевики, разогнавшие временщиков, подписавшие мир с немцами, или их самих уже вышибли генералы, что перед этим скинули царя? Смута, что может быть страшнее в России. Говорят, и в Москве стреляют да еще из пушек по Кремлю, палят и в Самаре, и в Ростове… Только здесь, в медвежьем углу, еще спокойно. Бог миловал захолустный, зауральский уезд. Всё тут, как и прежде: в милой сердцу тишине и полусонной дремоте. Разве что людишек в уезде стало меньше: многие мужики ушли на войну, в которую по дурости влез Николай и сгинули.
Окружной суд располагался в посёлке Светлый, что вместе с еще четырьмя поселками и тремя деревнями входил в крупную казачью станицу Подкаменскую. Светлый выбрали в середине прошлого века под окружное правосудие, потому что он был самым большим и густонаселенным из местных поселков, имел удобное расположение среди судоходных рек. А, главное, через него проходила железная дорога -Транссиб и в Светлом была железнодорожная станция с почтой и телеграфом. Она так и называлась – Светлая.
Разбежались после Октября из окружного суда и судьи, и их помощники. Остался только судебный секретарь Илья Панкратович Шубейкин, он же делопроизводитель – сухонький человек преклонных лет, с клинообразной черной бородкой, треснувшими очками с мощной диоптрией и непременной папиросой во рту, с которой, казалось, он не расстается и во сне. Как и Алексей Алексеевич он был убежден: раз приказа от начальства «закрывать лавочку и расходиться» нет, значит надо продолжать свое дело. А какая она власть – та или эта, не имеет значения. Но была и еще одна причина, удерживающая следователя Блудова и секретаря Шубейкина на месте: им просто некуда было идти. У обоих не было семей. У Шубейкина от горячки еще до войны умерла жена, так и не родившая детей, а Блудов, в 35 лет еще не нашел свою вторую половину. Не убежали, куда глаза глядят и двое уездных полицейских: околоточный надзиратель Валерьян Лукич Хомутов и его помощник фельдфебель Архип Демьянович Журкин. Его фамилию часто сознательно или нет, переиначивали в Жмуркина, на что он очень обижался и даже по своей горячности мог дать « в рыло». Всем им исправно выдавал «положенное жалованье» секретарь Шубейкин. Причем не керенками, а настоящими золотыми червонцами, что в достаточном количестве хранились в швейцарском сейфе подвального помещения суда.
Блудов уже собирался выходить, сделав напоследок большой глоток чая, как спотыкаясь о порог, без стука, в кабинет вломился фельдфебель Журкин. Его глаза горели и блуждали как у сумасшедшего.
– Целовальника Бубного убили! – выпалил он.
– Почему убили? – задал вопрос следователь и, поняв его нелепость, сам себе поморщился. – Так. Хорошо. То есть, плохо. Где околоточный надзиратель?
– Запил Хомутов, – виновато ответил Журкин, будто это он уже с утра принял хлебного вина.
– Скверно. То есть, ладно. Где труп?
– Да где ж ему быть, в трактире. В подсобке у бочек с огурцами лежит. Его мальчишка-половой нашел. Голова кабатчика аж на две части, как яйцо крутое расколото. И кровищи, словно помидоры ногами давили.
