Во второй половине дня весеннего месяца шабана, некий дервиш, собрав вокруг себя толпу на площади, прилегающей к Суку, – главному рынку Багдада, рассказывал занимательные истории. Подавали мало, на дне чаши для подаяний, выдолбленной из высушенной тыквы, лежали два данника. Завершив очередную историю, он вновь пустил чашу по кругу, однако она вернулась пустой, тогда он сказал следующее:
– Пришел как-то к халифу один человек из числа просителей во время его аудиенции и сказал ему: «О, повелитель правоверных! Отдай мне свою мать в жены, больно у нее корма велика, нравится мне». До смерти перепуганные придворные замерли, ожидая во что выльется гнев всемогущего халифа. Но тот лишь рассмеялся и ответил наглецу: «Я бы отдал. Но ведь через это и отец мой ее любит».
После недолгого молчания раздался чей-то смешок, затем второй, и вскоре толпа, обступившая рассказчика, дружно хохотала над услышанным. В чашу посыпались монеты. Дервиш, худощавый человек средних лет, кланяясь, стал благодарить слушателей. Послышались голоса: «Расскажи, расскажи еще что-нибудь».
– Не могу друзья мои, – отказывался рассказчик, подняв руки, словно моля о пощаде. – Горло пересохло. Приходите завтра. Я буду здесь в это же время.
Толпа стала расходиться. Вскоре возле него остался только один человек, юноша лет восемнадцати.
– Ну и как это тебе нравится, – обратился к нему дервиш, – битый час я им рассказывал поэму о любви, никто даже не шевельнулся. Стоило перейти к похабным анекдотам, так сразу денежки посыпались. Что за люди?! С кем приходится дело иметь. Разговоры о прекрасном на них не действуют. Им подавай скабрезности. Увы, мой юный друг, увы, миром движут низменные инстинкты. И с этим приходится считаться.
Он пересчитал подаяние и воскликнул:
– Гляди-ка, кто-то дирхем целый не пожалел.
– Это был я, – сказал юноша, – но я как раз оценил поэму. А что, влюбленные, действительно, сгорели?
– Точно так, – подтвердил дервиш, – заживо.
– Но почему?
– Как почему? Ты что плохо слушал? Мачеха подсунула девушке заколдованное свадебное платье. В брачную ночь, когда влюбленные остались наедине, жених не смог снять с нее платье. Расстегивал пуговицы, а они застегивались снова. Он пуговицы расстегивает, а они опять застегиваются. И так продолжалось до тех пор, пока юноша, объятый внутренним пламенем неутоленной страсти, не вспыхнул от любовного жара. Как тут с собой совладать. Ну и девица, соответственно сгорела вместе с ним.
– Почему вы не изменили конец этой истории? – спросил юноша. – Ведь это в ваших силах. Вы же рассказчик. Пусть бы они были счастливы.
– Это невозможно, – категорически заявил дервиш, – во-первых, это не я сочинил. Какое я имею право, что это будет, если каждый станет перекраивать сочинение на свой лад. Во-вторых, – истории со счастливым концом,…за них, почему-то платят меньше. Наверное, от зависти. А вот когда у кого-то жизнь сложилась хуже, чем у тебя. Тут можно и расщедрится. Но ладно. Я бы с тобой еще поболтал, я вижу парень ты неглупый, но мне некогда. Дел невпроворот, да и о ночлеге надо подумать.
Потеряв интерес к разговору, он достал из котомки иголку с ниткой и принялся пришивать к халату отрывающуюся заплату. Но юноша не уходил. Он стоял в лучах заходящего солнца, и тень от его фигуры падала как раз на дервиша. Бумажный колпак последнего, покрытый изречениями из Корана, все время норовил сползти с его головы. Так, что он снял его, обнажив бритую голову. Заплату пришивал на вполне еще добротный халат. Закончив со своим делом, он поднялся и сказал все еще стоявшему в задумчивости слушателю:
– Послушай, я пришил твою тень к своему халату. Так что теперь куда я, туда и ты.
