Я тону.
Вода чёрная, густая, как смола, тянет меня вниз, цепляется за ноги, за руки, за горло. Я пытаюсь вдохнуть, но лёгкие жжёт, словно в них залили кипяток.
Где я? Озеро? Лес? Всё кружится, и я не вижу неба. Только тьма.
И крик. Женский, резкий, пронзительный, бьет по ушам, хлещет по нервам.
Он везде – в воде, в воздухе, в моей голове.
Я хочу кричать в ответ, но голос тонет.
– Роман! – это отец. Его голос хрипит, бьётся на тысячу осколков.
Я вижу его на берегу – высокий, с длинными светлыми волосами, такими же, как у меня. Его глаза горят голубым, как озёрная глубина, но кровь течёт по его лицу, заливает грудь. Он падает на колени, и чудовище – огромное, с когтями, длинными, как косы, – вырывается из воды.
Оно вонзается в него, раздирает, как тряпку. Отец кричит, и я кричу, но мои ноги вязнут в чёрной воде. Я не могу двинуться. Не могу помочь. Кровь смешивается с озером, и оно шипит, как живое.
– Папа… – прошептал я. – Папа, вставай, пожалуйста…
– Беги, Роман! – это Сергей. Мой брат. Мой сильный, высокий, бесстрашный брат, который всегда знал, как сделать из подручных средств рогатку, воздушного змея или бомбу.
Он обернулся – и посмотрел прямо на меня. Рот его что-то шептал. Кажется, моё имя… Он стоит на холме, сжимая меч, но его лицо – как у мертвеца, серое, с пустыми глазами.
Он бросается к воде, но чудовище быстрее. Оно растёт, превращается в зверя – пасть, полная зубов, глаза как угли. Чудовище хватает Сергея, и хруст его костей бьёт меня по ушам.
– Нет! – крик вырвался сам собой, но голос дрогнул, как у ребёнка. Я и был ребёнком. Я ничего не мог. Я стоял – и только смотрел.
Я пытаюсь бежать к нему, но вода держит как цепи. Мой крик тонет, и чудовище смеётся – низко, гортанно, как будто оно живое.
Вдруг свет. Чистый, белый, ярче солнца. София. Вся в белом, лицо в грязи, по волосам стекает кровь. Стоит на поляне, её светлые волосы развеваются, а руки пылают. Свет вырывается из её пальцев, разрывая тьму, как бумагу.
– Соня… – хриплю я. – Я не могу…
Она бьётся, как воин, но чудовища лезут со всех сторон – десятки, сотни, с когтями и зубами.
Рядом с ней Дара, её белая собака, огромная как медведь. Дара рычит, бросается на чудовищ, рвёт их клыками, но их слишком много. Когти впиваются в её бока, кровь брызжет на белую шерсть, и Дара воет падая.
Соня отворачивается – на миг, на крохотный миг – и этого достаточно.
Чудовище пронзает её насквозь. Она кричит, её свет гаснет, и тени накрывают её как волна.
Я вижу, как она исчезает, и моё сердце рвётся.
Я пытаюсь бежать, драться, но мои руки пусты.
Я слаб.
Беспомощен.
Чудовища поворачиваются ко мне, их глаза горят красным, и из тьмы выходит он…
Дядя.
Его мелкие глазки блестят, а улыбка – как лезвие.
Он идёт по воде, не проваливаясь, его плащ трепещет, как крылья ворона.
– Ты никому не поможешь, Роман, – его голос режет словно нож. – Ты никому не нужен. Никто тебя не ждал.
Чудовища бросаются на меня, когти впиваются в грудь, и крик – тот женский крик – взрывается, разрывая мир на куски.
Я рывком сел на кровати. Простыни были мокрые, липли к коже, как чёрная вода. Сердце колотилось, будто хотело вырваться из груди. Слёзы жгли глаза, текли по щекам, и я не мог их остановить. Я задыхался, хватал воздух, как рыба на берегу. Руки дрожали, я сжимал их в кулаки, но пальцы не слушались.
– Отец… Сережа… Соня… – шептал я, и голос срывался. Дара. Её вой всё ещё звенел в ушах. Я видел её кровь, видел, как чудовища рвали её. И дядя. Его слова – «ты не нужен» – били как молот.
Комната в кадетском училище была тёмной, только лунный свет пробивался через щели в ставнях, рисуя полосы на полу. Я сидел, согнувшись, прижав колени к груди. Я был один. Отец был мёртв. Сергей пропал. Соня… Она была жива, там, с дядей, в поместье.
