Весна. Мутноватые воды Амура беззастенчиво залили невысокие берега, вплотную подошли к каменной стене набережной и тихо шумели, неся на гребнях волн белые завиточки. Дождь бил по палубе пограничного катера, стоящего посреди Амура, крупными прозрачными каплями и, разбиваясь, разлетался мелкими крупинками по сторонам. Грозные, чёрно-бурые пузатые тучи медленно ползли на восток, сопровождаемые отчаянными криками чаек, планирующими над неспокойной поверхностью реки.
Маканин выглянул из ходовой рубки и, вытаращив пустынные голубые глаза, чему-то заулыбался, но ветер шлепнул в лицо мокрую оплеуху, и радостная улыбка вмиг исчезла. Он устало захлопнул переборку и опустился на корточки, крепко сжимая в руке изодранную палубную ветошь. Немного подумав и поковыряв рукой в носу, швырнул ветошь в сторону и, несмотря на грязь, разведенную им, уселся прямо на палубу.
Прошло полгода с тех пор, когда Маканин впервые надел морскую форму, украсив бескозырку ленточкой с золотыми буквами «Морчасти погранвойск». Прошло, словно и не было этих месяцев вовсе. Сплошные приборки, тычки, подзатыльники, ночные ленчи «годков» и кумарный сон в новостях политики под мирное вещание замполита.
Всё это захлестнуло собой некогда красочную жизнь Маканина на гражданке. Своими любовными похождениями и участием в различных пьяных драках он часто хвастался среди парней. Кто слушал, а кто и не слушал, но никто и никогда всерьёз его повествований не принимал. Друзей у него не было ни там, ни здесь. Девушка, которая ему нравилась, совсем не обращала на него внимания. Отец беспросветно пьет. Мать ещё с двумя детьми с трудом сводит концы с концами. В частых письмах к сыну мать плачет, пьяница – отец каждый день избивает её до смерти, и она уже не знает, что делать. Всё чаще стала писать о том, чтобы скорее возвращался домой и защитил её от озверевшего отца. Но рапорты Маканина беспощадно рвались пополам и неминуемо оказывались в мусорном ящике.
Хмурый, с квадратной головой, вечно небритый, с грязной шеей и невинными пустыми голубыми глазами, Маканин ненавидел службу. И в разговорах среди друзей открыто говорил, что если случится война или что-то в этом роде, он бросит всё и смотается домой, прихватив на всякий случай оружие. Да только никто не верил его серьёзным заклинаниям.
– Алё! Родной! – услышал Маканин голос годка Максима Градаша, высунувшегося наполовину из люка радиорубки. – Что застыл?
Застигнутый врасплох, Маканин спешно пошарил вокруг себя в поисках ветоши и тупо уставился на годка. Градаш зло взглянул в бездонные голубые глаза и сплюнул.
– Резче сокращайся!
Люк гулко стукнул, закрывшись и оставив растерянного Маканина одного. Тот пришёл в себя, поковырял задумчиво в носу и, не спеша, затёр палубу.
Дождь лил как из ведра. Годки спят. Больше работы пока не было, и Маканин, растянув на лице квадратную улыбку, лёг в ходовой рубке прямо на палубу, неудобно упершись ногами в прибор, а затылком в стойку вертикального трапа, и уснул. Дождь утих, когда тёмная пелена ночи уже окутала катер, и в наступившей тишине было отчётливо слышно одинокое падение невысохших капель.
Удар пришёлся в лицо, голова отпружинила от ботинка, словно боксёрская груша, и ударилась затылком о прибор. Испуганный, ничего не понимающий, Маканин подскочил с места, цепляясь и ударяясь обо всё подряд, дико махая руками.
Соич, его командир отделения, брезгливо сжал скулу Маканина и зло прошипел:
– Бери Зуя и резче картошку чистить. Всосал?
– Ага, – с мутным, невидящим взором ответил тот, пытаясь понять смысл
