Этот город разрушен. Этой страны больше нет. Этот мир – обречен.
Эти люди мертвы или на пути к смерти.
Власти, порядок, закон – все это осталось где-то там, когда-то раньше. Скрылось за перевалом, возникшим над временем.
Мир, покой, семьи и родные – отсечены от нас невидимой, но отчетливой чертой.
Мечты закончились точкой, не подразумевающей продолжений.
Мне сложно сказать, где именно она ткнула себя в наши желания, разом оборвав их. Наверное, если начинать размышлять, то точки, как таковой, и не было. Скорее – длинная пунктирная линия, перечеркивающая все. Каждый штришок – чья-то зачеркнутая жизнь, мысль, слово, воспоминание.
Но когда-нибудь в будущем все это время, все эти страдания, вся боль и смерти, мимо которых мы идем, покажутся кому-то лишь точкой в тексте времени. Точкой Заката, если хотите.
Рана в ноге подживает, но лучше все же вколоть еще одну ампулу, просто чтобы чуть отогнать грызущую боль. Чтобы я не сдурел от этой боли, не отправился в забытье. Нельзя закрывать глаза, потому что мой бой еще не закончен, хотя наша война – давно уже проиграна.
Последних людей я видел давно и только в оптическом прицеле, и, знаете, мне как-то не хочется приближаться к тем, кого я видел. К тому, что я видел.
С этой часовни удобно следить за окрестностями. А за ними надо следить. Не подпускать никого, вообще никого. Зараза везде, и нельзя давать ей проникнуть в мое убежище.
Надо писать. Я не историк, тем более не политик, которому нужны мемуары. Мне неинтересно класть на бумагу то, что было раньше, до той самой точки, в которой оказался этот мир. В английском есть два разных слова – одно для настоящего заката, другое – только для упадка. У нас – одно. Жаль. Не хочется обижать закат, тот, что на небе, не хочется обижать солнце. С удовольствием бы еще раз посмотрел, как оно заходит.
Может, если продержусь здесь еще немного, то хотя бы это желание исполнится. До заката недолго.
Я не хочу, но должен записать все.
Я обещал. Записать абсолютно все о нашем будущем. Должен рассказать, что нас ждет, и подготовить тех, кто выживет, остатки нашей убогой расы к тому, что предстоит.
Но раз за разом я возвращаюсь назад. Ко всему тому, что привело меня сюда, в эту точку этого города. В эту точку времени.
Точку Заката.
Риэ вспомнил, что любая радость находится под угрозой. Ибо он знал, чего не ведала эта ликующая толпа и о чем можно прочесть в книжках, – что микроб чумы никогда не умирает.
Альбер Камю. Чума
Я рос хилым ребенком, и это постоянно подстегивало меня. Мое слабое телосложение звало меня на баррикады, требовало подвигов.
Я всегда хотел доказать окружающим, что могу не хуже них. Не меньше них. Не медленней. Что тело – не самая важная деталь в гардеробе.
Мой невеликий рост смешил одноклассников, и я играл в баскетбол. И меня брали, в любую команду – потому что, возможно, я и был невысоким, но зато я попадал. Всегда. С любого места в трехочковой зоне. Поэтому мое участие в игре всегда заканчивалось одним и тем же – ко мне приставляли дылду с единственной задачей: не дать мне взять мяч, не дать мне его кинуть.
Уже большая победа для команды, когда на тебя отвлекается наглухо один или даже два игрока соперника. Хороший тактический ход. А ведь иногда я еще умудрялся все же сбежать от опеки и подкинуть мяч в корзину.
Для меня в то время все казалось сложным. Мир – враждебным, сверстники – злыми. Возможно, так оно и было. Все познается в сравнении.
