Человек безучастно смотрел в потолок. Сам он лежал на металлической койке, простодушно закинув руки за голову, а ноги вальяжно забросив на боковую спинку. Эта железная конструкция под ним резко контрастировала с остальной обстановкой комнаты, в которой каждый наверняка смог найти что-то уютно-домашнее. Может, подобное впечатление произвел бы ковер с витиеватым рисунком, висящий на стене, или же пестрые занавески, сшитые из множества разномастных отрезков ткани. Деревянные шкафчики, уставленные всевозможной домашней утварью, тоже вполне себе подходили на такую роль.
Обитое пахнущей лесом вагонкой помещение имело еще множество предметов, так или иначе близких сердцу обычного человека: цветы в глиняных горшках на подоконнике, «бабушкин» комод, цветастые половички и прочее всякое-разное. Из общего антуража выбивалась лишь та самая койка. Была она какая-то вся кривая, невразумительная. От нее веяло походным духом и одновременно чем-то барачно-безынициативным.
Но человек, лежавший на ней, по этому поводу не испытывал никаких волнений. Ему вообще было не до деталей обстановки, потому как все его внимание занимало совсем другое: он пристально вслушивался. Во что именно, оставалось непонятным, ведь никаких звуков до ушей не доносилось. Однако как раз это его и тревожило, ведь еще минуту назад он отчетливо слышал шум железнодорожного состава. И обычно гул проезжающего поезда никогда не обрывался столь резко ни с того ни с сего.
Человек полежал немного, словно давая шанс локомотиву снова тронуться, но, так и не дождавшись от него никаких действий, поднялся.
Человека звали Аркадий. Имя ему не очень нравилось. Как гласила семейная легенда, назван он был в честь героя полузабытой книжки детективного жанра, где следователь вел расследование убийств, совершенных в одном столичном парке отдыха. Аркадий когда-то читал ее, и образ главного героя пришелся ему по душе, они даже в чем-то походили друг на друга. И, пожалуй, это оставалось единственной причиной, которая скрашивала для него обладание подобным именем.
Окружающие, правда, привыкли называть его по-иному – Ной. Прозвище прилипло с незапамятных времен, вспоминать про которые он не любил, но к библейскому имени относился терпимо.
Итак, оставив комнату с пронзительно скрипнувшей койкой, Ной миновал гостиную, проследовал по узкому коридорчику мимо утопающей в солнечном свете кухни и оказался у себя во дворе. С крыльца открывался вид на все его хозяйство: небольшой участок, огороженный низким заборчиком, грядки, пара теплиц, сарай, баня и остальное по мелочи. За участком возвышался холм, поросший лесом и почти вплотную примыкавший к его территории.
Склоны его были весьма круты, и про себя Ной именовал холм не иначе как горой. Хотя для горы размеры приходились скромные – вершина располагалась в сотне с небольшим метров над землей. Местные придерживались того же мнения, что и Аркадий, обзывая возвышенность горой. У нее имелось и название – Оэ.
Откуда оно взялось, никто вспомнить не мог. Не иначе как восточное имя пришло от соседей – до границы приходилось недалеко. А вот почему неприметный холм имел собственное название, объяснялось просто: у его подножия, на противоположной стороне, проходил участок транссибирской железной дороги. Полотно аккуратно проложили в обход возвышенности, и длиннющие составы, огибая препятствие, делали петлю, образуя живописную картину. Раньше даже собирались небольшие группы, которые, расположившись на одном из склонов, наблюдали за проезжающими составами. Как часто бывает, знаковое место людская молва не могла оставить без какого-либо наименования, вот и придумали.
