22.01.1979.
Срочно заканчиваю медкомиссию, а давление черт знает какое.
Глотнул патентованных таблеток, уломал терапевта, иду к зубному. Перекурить надо перед таким делом. Курю на лестничной площадке с молоденькими морячками и узнаю из их разговоров о смерти Виктора Д. в Антверпене, на судне. Скоропостижно умер. До того трое суток не покидал мостик – туман в Ла-Манше, туман в Шельде, а там ждать в дрейфе лоцманов у шлюзов на течении, и так далее. И вот пришел в Антверпен, лег спать и не проснулся – сердечная недостаточность. Невольно мелькнуло: "Последний раз в Антверпене". Привезли Виктора в Ленинград на его же пароходе. Семья намучилась с похоронами. Морская семья – жена в нашей портовой поликлинике работает зубным врачом. К ней я и направлялся. Приезжала на старик "Челюскинец", когда мы заходили в советские порты – в зимний, штормовой Новороссийск, в зимнюю, заснеженную Керчь. Виктор был старпомом, я – вторым помощником. Он был младше меня лет на семь, но очень опытный торговый моряк, прошел от матроса и боцмана через заочную высшую мореходку. Довольно замкнутый на службе, четко разделял обязанности: в мои дела не лез, но и не помогал мне – новичку – ничем; зато если надо было крепить тяжеловесы, то из промерзших трюмов не вылезал… У него я многому научился: например, негромко говорить по радиотелефону. А вот научиться лазать по штормтрапу, когда одна рука занята портфелем с судовыми документами, а внизу болтается карантинный катер на подходе к Дарданеллам, – такого фокуса я не освоил. Он был крепким и здоровым моряком. Никогда никаких жалоб. И вот тебе!.. Виктор принял капитанство "Челюскинцем", когда я уже перешел на другое судно. Года через два теплоход за старостью лет списали на гвозди. Проводы "Челюскинца" на корабельное кладбище были торжественными. И даже сняли эту церемонию-процедуру в кино, а я потом писал для фильма текст. Виктор тоже попал в картину – он вел судно к последнему причалу.
Есть впечатляющий кадр: капитан стоит на береговом пустыре корабельного кладбища по колено в тоскливых тамошних камышах, на фоне крематорного дыма, клубящегося над "Челюскинцем". Нутро теплохода – дерево, пластик, краску – выжигают, чтобы оставить один металл. На глазах капитана слезы, а был несентиментальный мужчина. И меня жестко иногда прихватывал…
Спустя годы звонит по телефону:
– Слушай, а я только узнал, что ты и есть ты, что это мы с тобой на "Челюскинце" плавали полтора года! Помнишь, ты на Канонерке у меня вахту принимал: в ремонте стояли, и ты пришел? "Я, – говоришь, – плохо английский язык знаю и надеюсь, вы поможете на первых порах с языком". Во, думаю, странный тип пришел грузовым помощником… А знаешь, без рассказов Петьки Ниточкина – ну, по радио услышишь или в журнале наткнешься, – так без них и жизнь иногда была бы какая-то другая… А я и не догадывался все полтора года! Во болван, а? Далекий от книжек болван, да?
Я сказал, чтобы он приезжал сразу, брал такси и приезжал. Он объяснил, что не может: жена ушла и закрыла в квартире, чтобы он не смог нализаться и к ее возвращению выкрасил кухню.
– Кухню выкрашу, – сказал он, – но надерусь прекрасно и под замком. У меня в духовке бутылка спирта запрятана. Уже уполовинил.
Это чувствовалось. Но кухню, наверное, выкрасил отлично, ибо прошел длинную матросскую и боцманскую школу.
Мы так и не увиделись.
Но как-то он еще раз звонил, и мы вспоминали поездку за замечательными аэродинамическими фуражками в Лондоне и как он накачал воды в кормовой трюм "Челюскинца", чтобы притопить винт, а трюмный настил всплыл на болтанке в Средиземном море…
К его жене на осмотр зубов я не пошел. Побоялся напомнить ей по ассоциации живого и молодого мужа в Керчи или Новороссийске…
