Двадцатый век свой завершил забег, оставив на планете след кровавый. Ему на смену двадцать первый век пришел, ломая правила и нравы. Как спринтер, ускоряя свой разгон, наш век, не зная сам, к чему стремиться, несется над землей как Фаэтон, как жадная голодная волчица. В зените жизни силимся понять к чему пришли, и что нам дальше светит. Зачем нас родила когда-то мать? Какой мы след оставим на планете. Обычно эти мысли с сединой приходят, или вовсе не тревожат. Случается, однако – молодой без этих рассуждений жить не может. Вот и ко мне пришёл сомненья бес. Хочу взглянуть на прожитые годы. Добрался я до высоты небес и чувствую нехватку кислорода.
Наверное, ошибся эрой я. В галантном веке должен был родиться. Когда за честь, живот свой не щадя, готов рапиру обнажать был рыцарь. Произнося святые имена, он шпагу в ход пускал за честь фемины. Но рыцарские эти времена закончились под грохот гильотины. Мне идеалы тех времён близки, а нынешние несколько туманны. Я рос, своей эпохе вопреки, воспитанный на мифах и романах. Ещё мальчишкой зачитал до дыр про подвиги Геракла и Персея, а отроком мечтал под звуки лир держать в своих объятьях Галатею.
Я дерево не вырастил пока. Не удалось еще родить мне сына. Не выстроила твердая рука не то, что дом – хотя бы мезонина. Какой я по себе оставлю след? Кто вспомнит обо мне под облаками? Падет на землю вялый пустоцвет, смешавшись с перегноем под ногами.
Десятка два бездарных эпиграмм, чуток стихов – ни радостных, ни грустных и несколько компьютерных программ, написанных, чтоб кушать хлеб насущный. Да вот и все, что мне принес Пегас. Гордиться этим как-то не пристало. Карабкаясь сквозь время на Парнас, бумаги я извел пером не мало. Пожалуй, пара этих жалких слов – стихов из коленкоровой тетради не стоят сотен кедров и дубов, что лесоруб спилил бумаги ради.
Мне скоро тридцать, я ищу резон – в своих словах, поступках и сужденьях. С чем я пойду за этот Рубикон? Узнаю ль я сердечное волненье? Сумеет ли душа затрепетать и, превратившись в песню трубадура, пропеть её, не в силах устоять под градом стрел проказника Амура.
Сознание повисло как топор в тяжёлых думах, грустных размышленьях. Вдруг ожил удивлённый монитор, мелькая электронным сообщеньем. Кому охота поздно так писать? Уже Луна стремится к небосклону. Я никогда не смог бы угадать, что это пишет девушка Иллона. От Бога мог бы ждать письмо скорей. Наверно года два сидим мы рядом, но никогда не говорили с ней и никогда не обменялись взглядом. Что знаю я о ней наверняка? Задумался невольно над вопросом. Как горизонт в тумане далека. Бесцветна, словно воздух, безголоса.
Девчонки любят бёдрами вилять, чтоб парни их глазами раздевали, а ей на это кажется плевать. Работает, не ведая печали. Сидит пред монитором целый день. Устали мышка и клавиатура. Скользят по ним, не знающие лень, девичьи ноготки без маникюра.
Она в меня быть может влюблена. Уловка мне не хитрая знакома, но слёзно обращается она, чтоб я помог ей сеть настроить дома.
Что ей ответить? Что спешу уйти, и в супермаркет заглянуть попутно? Но говорить, неправду нету сил. И вечер мой свободен абсолютно. К клавиатуре тянется рука. Мне как всегда не хочется лукавить. Печатаю я буквы «О» и «К» и нажимаю клавишу «отправить».
Смотрю: она ответ читает мой, не поднимая на экран ресницы. Но лишь едва кивает головой. Что говорить – престранная девица. Всегда молчит. С девчонками болтать о том, о сём видать не интересно. Но глупою её нельзя назвать. Просторно мыслям, а глаголам тесно. С работою справляется всегда. Начальство хвалит, а её программы, плоды оригинального труда, нехарактерны для обычной дамы.
