Сжала руки под темной вуалью…
«Отчего ты сегодня бледна?»
– Оттого, что я терпкой печалью
Напоила его допьяна.
Как забуду? Он вышел, шатаясь,
Искривился мучительно рот…
Я сбежала, перил не касаясь,
Я бежала за ним до ворот.
Задыхаясь, я крикнула: «Шутка
Все, что было. Уйдешь, я умру».
Улыбнулся спокойно и жутко
И сказал мне: «Не стой на ветру».
Анна Ахматова. Киев. 8 января 1911.
Посмотрела, забыв об обиде…
Я растерянно прятал глаза:
– Ты поверь, я хочу тебя видеть,
Но встречаться нам больше нельзя…
– Нет уж, поздно. Теперь до могилы…
Без тебя не сумею прожить.
Я ответил: – Найдутся ли силы,
Но любовь нашу нужно убить…
И тогда зарыдала в безумье,
Закричала, платок теребя:
– Лучше б умер ТЫ! Лучше б ты умер!
Я бы легче забыла тебя…
Вадим Ковда.
Мой дорогой,
Ты уже осознал, что умираешь. Твоя голова покоится у меня на коленях. Я сижу на полу, беззвучно гладя твою руку. Ты пытаешься сжать мои пальцы, но силы покинули тебя, и попытка тщетна.
Из дальней комнаты доносится приглушенный голос телевизора.
А я в этот миг – скульптор собственного счастья.
Мне говорит об этом твой выбитый глаз.
Мне кричит об этом жгучая боль, что растекается по твоей левой руке, плечу и половине лица.
Переформулирую: это можно понять по тому, как ты ощущаешь нехватку воздуха, как на твоем лбу выступает холодный и липкий пот, как сильно начинает бледнеть твоя кожа.
Вот что ты испытываешь в свои последние мгновения, отведенные тебе Богом.
И твоей Женой.
Ты уже прочитал в себе приговор. Твоя голова – тяжелый шар на моих коленях. Я на полу, и моя рука скользит по твоей остывающей коже. Пальцы твои шевелятся, пытаясь заключить в слабый круг мои пальцы, но мускулы не слушаются.
Где-то в глубине квартиры бормочет телевизор.
А я – ваятель своего счастья.
Мне вещает о нем твой затуманенный, выбитый глаз.
Мне свидетельствует о нем пронзительная боль, что бьет в твою левую руку, плечо, вползает в половину лица.
Ты – жалкое старое ничтожество, ублюдок и козлина.
Я пишу своё счастье с ревностным усердием подмастерья, что выводит каждый мазок рукой Учителя, боясь нарушить гениальный замысел.
И чтобы ты знал: я не жалею о том, что сделала.
Что делаю прямо сейчас.
В твоих глазах – безмолвная просьба. В них – синева ясного летнего неба и байкальская глубина, такие же яркие и бездонные. В них – нежность и хрупкость пионов, чей век короче трёх дней. Я касаюсь твоей груди, и лепестки осыпаются на стол от одного прикосновения к увядающему бутону. В вазе – лишь стебли, они склизкие и тухнут, из-за грибка и бактерий.
Я убираю руку.
Вот, что я вижу в твоих глазах.
И чтобы ты знал: на ужин подадут того, кто не сидит за столом.
В твоих глазах мольба.
Правило третье: отпусти ситуацию, Ванечка, если не можешь ее контролировать.
На моих губах – улыбка, оттенённая грустью, но вид твой до того жалок, что вся скорбь тонет в ощущении безраздельной власти. Я – полновластная хозяйка этого мгновения. И пусть ты знаешь: во мне всё ещё живёт программа, обрекающая меня на обожание тебя.
А теперь опиши, что ты видишь в его глазах.
Опиши, как судорожно сжимает он твою ладонь в последней попытке удержаться.
Расскажи мне о ваших последних мгновениях – тех, что принадлежат только вам.
Я наклоняюсь сильнее, чтобы ты точно слышал меня. Я говорю, что знаю притчу о лягушке и скорпионе. Я говорю: лягушка гуляет по берегу большой и широкой реки. Она – молодая, свободная и самая счастливая лягушка на свете!
Но на своем пути она встречает скорпиона.
Где-то, в глубине нашей квартиры, играет телевизор. Он показывает женщину. Молодую женщину, с хорошей укладкой. Она – в облегающем платье, с натянутой улыбкой. Женщина предсказывает ближайшее будущее.
Точнее: читает его беглый текст.
