— Вероника, ты почему еще не
встала?! — слышу голос моей воспитательницы Лины Петровны, сейчас
он кажется мне особенно громким, так что у меня в голове словно
стучат молоточки, и с каждым ее словом стук становится сильнее. —
Все уже встали, а ты всё лежишь!
Она сдергивает с меня одеяло, и я
сразу же покрываюсь мурашками, обхватываю себя руками, чтобы хоть
немного согреться.
В нашей комнате довольно холодно.
Даже то, что она общая и мы спим практически все вместе, не спасает
нас от холода. Деревянные рамы окон давно пора заменить, а
воспитатели их даже не заклеивают, говоря, что мы все врем и в
комнате тепло. Возможно, это бывает только днем, а ночью мы иногда
приходим друг к другу, согреваясь хоть так.
— Можно я еще немного посплю… —
хрипло прошу я. Горло словно режут ножом, и с каждым словом всё
труднее говорить, так что приходится скривиться от боли.
— Нет! Ты же у нас поёшь! —
продолжает кричать она, больно хватает мою руку и тянет на себя,
поднимая меня.
Голова начинает еще больше болеть,
теперь ее словно бьет один огромный молоток, так что мне приходится
вжать голову в плечи; а в глазах иногда темнеет.
— Ты что, не хочешь выступить перед
гостями? Они специально приезжают к нам! Дают тебе крышу над
головой, — начинает она перечислять заслуги людей, которых я даже
не видела никогда, но должна любить и восхищаться ими, — одевают и
кормят тебя. А ты даже не хочешь должным образом поприветствовать
их!
— У меня очень болит горло и голова,
— хриплю я, не смотря на нее, так как мне просто тяжело поднять
голову.
— Всё ты врешь, просто не хочешь
идти, но я тебе скажу одно словно: «Надо!» Всегда надо, если ты
хочешь чего-то добиться! — она продолжает тянуть меня за руку, и
мне приходится встать. Мир немного кружится перед глазами. Я не
чувствую тепла, только холод.
— Пожалуйста, — умоляю, но в глубине
души знаю, что это не поможет. Лина Петровна от меня не
отстанет.
— Смотри, какое платье я тебе
принесла, — она размахивает передо мной красной тканью, а меня
начинает тошнить, хочется оттолкнуть ее и лечь обратно в кровать,
завернувшись в одеяло, чтобы хоть как-то согреться.
Поджимаю пальцы, тапочек у нас нет,
поэтому утром нам кажется, что пол — это минное поле, обжигающее
холодом, который пробирает до костей.
— Я не хочу идти… — еще раз
предпринимаю слабую попытку вырваться.
Но тут терпение Лины Петровны
кончается, вместе с улыбкой и милотой. Она резко сажает меня на
стул.
— Я что, с тобой нянькаться буду?!
Живо одевайся, я сказала! — и сама уже стаскивает с меня тонкую
пижаму. Затем надевает на меня платье. Оно колется в некоторых
местах, но я этого практически не замечаю, головная боль становится
сильнее.
— А теперь марш умываться и только
попробуй мне намочить платье! — угрожающе произносит она. — Будешь
у меня стоять в углу целый час.
Не самое худшее наказание, но
неприятно, ведь там очень холодно и темно.
Иду в туалет, а потом к раковине.
Сразу же включаю горячую воду, чтобы почти обжечь руки, но
согреться; но это не помогает. Мне все равно холодно, и уже
начинают стучать зубы.
Кое-как чищу зубы, умываюсь и иду
обратно к Лине Петровне, которая уже стоит с расческой и красным
бантом. Она больше ничего не спрашивает, только с силой опять
сажает меня на стул и начинает расчесывать мои спутанные волосы.
Больно почти до слез. Воспитатель цепляет на меня бант, который
сильно стягивает мои волосы.
— Ну вот, какая красавица, — ее
голос опять мил. — Завтракать не будешь, так как проспала. А теперь
пошли к Евгении Федоровне, покажем тебя.
А мне уже неинтересно, куда мы идем
и что делаем. Женщина берет меня за руку, и мы выходим из комнаты.
Поднимаемся на второй этаж, в кабинет нашего директора.
