Последний день отдыха показался счастливой чете Лагутиных каторжнее разгрузки вагонов. Вагоны, правда, разгружать им не доводилось, но чувство усталости пришло уже на третьем чемодане (вместе с вышеупомянутыми ассоциациями). Бархатную курортную идиллию будто корова вдруг языком слизала – раньше времени начались брачные будни. Где эти нежные взгляды? Где эта сладкая томность?
Он поигрывал желваками, она зло шипела.
Оба спешили домой, с нервной суматошностью упаковывали багаж, перекрикивая звуки радио, спорили и психовали…
Дважды скандалили!
Впрочем, быстро опомнились и, пугаясь собственной смелости, долго объяснялись – тьма извинений! Тьма! Потом, давая друг другу уроки мудрости, были предупредительны и злились только на чемоданы, которые сузились враз (почему-то?!) и обмельчали.
– Раньше у нас все помещалось, – недоумевал Леонид Павлович, зверски тираня замок английского кейса и утрамбовывая одежду коленом.
Еще вечером кейс этот Евдокия тайком набила морскими камнями, а хрупкие ракушки, не вполне доверяя мужу, она рассудительно уложила в свой рюкзачок, радуясь, как ребенок: «Ах, какой сад камней у меня получится! Сразу займусь, как только вернемся домой!»
Она любила возиться в своем саду, не зря муж подсмеивался: «Садистка ты у меня, дорогая».
Вот именно, что садистка, натолкала во все чемоданы супруга камней – пусть таскает садика ради, а у него, между прочим, радикулит. И возраст. Шутка ли, сорок пять! Жуткий возраст, когда тебе двадцать.
Пока Евдокия в чемоданы камни запихивала, совесть ее не мучила – все мысли только о саде, теперь же она о камнях тех сто раз пожалела. С опаской поглядывая на мучения мужа, Евдокия сочувствовала ему, с ужасом ожидала разоблачения и молила бога: «Пронесло бы мимо скандала».
Лагутин, навоевавшись с кейсом, горько вздохнул, вытер пот и взмолился:
– Дашенька, может хоть часть моих рубашек к себе заберешь?
Дашенька оцепенела: под рубашками камни ее и лежали.
«Сейчас начнется», – паникуя, предположила она и, просияв фальшивой улыбкой, с оптимизмом спросила:
– Неужели не закрывается?
– Абсолютно, – заверил он, меча стрелы-молнии только в сторону кейса, хотя появилось желание обрушиться на жену: чему она радуется?
Евдокия, догадавшись о настроении мужа, убрала улыбку с лица и поспешила на помощь:
– Дай, попробую я.
С трудом подавляя новый прилив раздражения, Лагутин скептически осведомился:
– Думаешь, у тебя больше сил?
Евдокия фыркнула и пожала плечами:
– Не жалуйся мне тогда.
Он мысленно констатировал: «Все, последняя капля. Нервы мои похожи на марлю; сейчас я ее убью!»
Женская самонадеянность бесила его всегда, однако руки на жену он ни разу не поднимал, потому что интеллигентно ее берег. Обращая гнев на злосчастный кейс, Леонид Павлович с яростью щелкнул замком – замок счел за благо закрыться. Евдокия облегченно вздохнула и вернулась к своим чемоданам.
«Что это я сегодня противная такая? – удивилась она. – Ко всему придираюсь, во всем возражаю, фыркаю, дергаюсь, закатываю глаза… Будто нарочно злю его даром».
Со вздохом, заталкивая не пригодившийся свитер в кулек, она про себя заключила: «Нет, это не болезнь возвращается, просто день получился жуткий. Поскорей бы он кончился. Оба на взводе, магнитная буря, оба перегрелись вчера, не выспались, к тому же, этот чертов маньяк одолел».
