За окном, в хрустальном царстве зимы, медленно кружились снежинки, словно невесомые перья, сорвавшиеся с крыльев ангелов. Они падали на застывшие улицы, укутывая город в белоснежное безмолвие.
Воздух был пронизан ледяным дыханием декабрьской стужи, а стекло холодное и прозрачное, словно слеза, отделяло Миру от этого застывшего мира.
Она сидела у окна, обхватив колени тонкими, почти прозрачными от усталости пальцами.
Её темные волосы, некогда шелковистые и ухоженные, теперь лежали небрежными прядями, будто забытые листья на осеннем ветру.
Глаза, глубокие и печальные, словно озеро, в которых утонуло солнце, смотрели вдаль, но видели лишь тени прошлого.
На столе пред ней лежала старая фотография, ее углы были слегка потрепаны временем, а поверхность – исцарапана частыми прикосновениями. На снимке – они. Арсений. Его улыбка, широкая и беззаботная, как летний рассвет. Рука лежит на ее плече и словно обещает, что ничто нас не разлучит. Его глаза – теплые, живые, полные надежды.
Теперь все это было лишь воспоминанием, хрупким, как лед на весеннем ручье.
До войны Мира была совсем другой – легкой, как летний ветер, и светлой, как утреннее солнце. Её смех звенел в воздухе, словно хрустальный колокольчик, а глаза, большие и теплые, цвета спелой пшеницы, всегда искрились живой радостью.
Она любила длинные платья с цветочными узорами, которые мягко колыхались вокруг ее стройных ног, когда она шла по улицам родного города, и широкие соломенные шляпы, отбрасывающие кружевные тени на её смугловатое лицо.
Её волосы, густые и темные, как ночь в середине лета, всегда были убраны в небрежную, но изящную косу, из которой то и дело выбивались непослушные прядки, будто стремясь к свободе. На запястье звенел тонкий браслет – подарок Арсения, а на пальцах иногда мелькали кольца с крошечными камушками, подобранные ею же на берегу реки.
Мира работала в маленькой библиотеке, где пахло старыми книгами, пылью и чем – то неуловимо загадочным. Она знала каждую трещину на деревянных полках, каждый потрепанный корешок, и казалось, что сама душа этого места откликается на её прикосновения. Читатели любили ее за терпение и умение подобрать именно ту книгу, которая нужна, даже если сам человек не понимал, что именно он ищет.
А еще она очень любила танцевать. Не на людях, не для кого – то – просто для себя. Когда в ее маленькой квартире никого не было, она включала старый патефон, и под трескучую мелодию вальса или задорные народные напевы кружилась по комнате, раскинув руки, будто пытаясь обнять весь мир.
И был Арсений. С ним все казалось проще, ярче, значительнее. Они гуляли, делились мечтами, смеялись над глупостями, а иногда, просто молчали, но вдвоем.
Он называл её «моё солнце», а она в ответ «моя гавань».
Но потом пришла война. И солнце погасло…
Год. Целый год с тех пор, как он ушел. Война забрала его, как осенний ветер уносит последний лист, не оставляя выбора. И теперь каждый день был наполнен тихим, ноющим ожиданием, как незаживающая рана.
Внезапно раздался стук в дверь – резкий, неожиданный, словно вырвавший ее из объятий тягостных дум. Мира вздрогнула, словно испуганная птица, и медленно поднялась, ощущая, как дрожь пробегает по ее телу.
За дверью стояли соседи – тетя Марина и Пётр. Их лица покрытые морщинами, словно карта прожитых лет, выражали тихую тревогу. Тётя Марина, в своём потрепанном, но аккуратно заштопанном платке смотрела на нее с материнской заботой, а Пётр, сгорбленный под тяжестью прожитых зим, держал в руках небольшой узелок – наверное, опять что – то из своих скудных запасов.
