Утро выдалось невеселое. Огромные тучи, затянувшие небо за последние часы, казалось, вот-вот взорвутся. Воздух был таким влажным, что волосы у меня висели сосульками. И вдруг, ни с того ни с сего, я очень живо представила себе, какое отвратительное впечатление должна производить на окружающих: сорокалетняя женщина, которая начинает свой новый рабочий день, не сохранив в памяти ничего существенного ото дня минувшего. Я вздохнула. Почему, интересно знать, именно сейчас меня так озаботило, как я выгляжу в чужих глазах? Обычно я не особенно задумываюсь о таких вещах, ведь это всегда быстро надоедает и к тому же портит настроение. По сути, все мы представляем собой весьма переменчивую смесь из того, какие мы есть в действительности и какими нам хотелось бы быть. Человек – нечто среднее, образованное из состояния души и состояния тела, генетики и реальной биографии, эмоциональной сферы и, если угодно, питания. Никогда не будут похожи друг на друга швед, завтракающий бутербродами, и валенсиец, обожающий паэлью. Ничего общего не имеют между собой взгляд многоопытной женщины и взгляд девчонки, у которой еще молоко на губах не обсохло. И никогда не совпадут характеры гипотетической дочери Мэй Уэст и дочери – еще более гипотетической – матери Терезы.
Очень скоро эти мысли начали меня раздражать. Ну ладно, если уж в приступе меланхолии, связанной, возможно, всего лишь с погодой, мне приспичило пофилософствовать, почему было не выбрать тему, более достойную умственных усилий? Я всегда считала себя женщиной неглупой, мало того, меня в должной мере волновали судьбы рода человеческого, так какого же черта теперь я зациклилась на такой ерунде? Однако в то утро никакие разумные доводы на меня не действовали. По моим мозговым извилинам носился, безостановочно наверчивая круги, всего один болид: сейчас меня волновало исключительно то, что другие люди могут составить обо мне весьма убогое впечатление.
И лишь позже, по прошествии времени, я поняла, что это было знаком и предостережением. Лишь тогда мне с бесспорной очевидностью открылась связь событий, и меня охватило бешеное желание кричать на каждом углу, что обо всем, чему суждено было случиться, я загодя была предупреждена. Но для женщины нет ничего более бессмысленного, чем претендовать на роль Кассандры. Окружающие привыкли, что мы любим предсказывать неприятности, им до тошноты скучно выслушивать наши пророчества, а потом сопоставлять их с тем, что произошло на самом деле. Не могу не признать: очень утомительно вечно ждать от будущего одни только несчастья. И еще: предчувствия не имеют под собой никакой научной основы, поэтому, вероятно, по-настоящему серьезных трудов в их защиту написано маловато. При всем при том наш жизненный опыт учит, что они нередко сбываются. Как иначе объяснить, что направление, которое приняли мои мысли тем хмурым утром, вскоре получило отражение в очень необычном расследовании? А точнее, в деле об убийстве, где первостепенную роль играли внешний образ человека, его вид, влияние на окружающих и мнение о нем публики. В деле об убийстве, которое подняло больше пыли, чем караван берберов в пустыне.
Фермин Гарсон довольно бесцеремонно прервал мои размышления. Он вошел в кабинет и, увидев, что я стою у окна и смотрю на улицу, издал звук, который мог означать что угодно. Мы уже какое-то время не работали вместе, но он частенько находил повод заскочить ко мне, чтобы, скажем, порыться в папках со старыми материалами. Пользуясь случаем, мы болтали о всякой всячине, а иногда пили вместе кофе. Как я уже сказала, в тот день с самого утра погода была унылой и хмурой, из-за чего люди ходили раздраженные и мрачные. Заметив, что и мой коллега тоже стал жертвой ненастья, я решила поправить положение, пустив в ход ласку:
