Санитар приёмного отделения Петечкин выделяется среди коллег своих (числом шесть), лишь тем, что его эта работа устраивает совершенно.
Да и то сказать: они, коллеги его, кто? Студентики… Двое – на подработке, в мединститут поступать замахивались; один так и поступил уже, но на первом курсе выше, чем санитаром, работать не дозволяется… да и тот, лопоухий, как его… Щенки. Циничные, полные непонятной, молодой, злобной силы. Сам-то он тихий был, всё по старой привычке побаивался неизвестно чего. Точнее сказать, всего сразу.
Лет ему теперь что-то больше сорока; и он давно уж ни к чему в этой жизни не стремится, а будучи скрытым философом, и смысла-то в существовании своём особого не находит. Работал потихонечку… жить ведь, всё-таки, надо. А работа – что ж…
Где санитар?! Эй, иди-ка сюда… Давай на носилки, живее! Где каталка? Санитар, мать твою! Да не эту, эту и на кресле можно. Сиди, дорогой, сиди – видишь: ходячий он… Папа на ручках донесёт. Мамочка, вам помочь? Ваши кульки? У вас тут что, санитаров нет? Ах, носилочный? Подождите, доктор… Вижу! Вижу, что «скорая», но и вы ж смотрите: все каталки заняты. Ну, так что ж такого – в коридоре? У нас теперь, сами знаете… Вам какого доктора – хорошего или дежурного, хе-хе… Шутка.
Если, конечно, нос кверху драть, как некоторые – приятного мало, кто спорит. А так… В тепле, без непосильных тяжестей… да плюс к тому график: сутки-трое. Отпахал свои двадцать четыре – и три дня дома, голова о службе не болит. К тому же, никакой тебе угрозы увольнения: уж этой-то работы на его век хватит…
(СТАРИК)
Иосиф Моисеевич не имел абажура. Когда-то давно в его комнате висела роскошная люстра, возможно, даже и хрустальная… Но для неё требовалось целых шесть штук лампочек! В нынешнем его положении – роскошь, совершенно непозволительная. Вот и горела, как правило, одна, а остальные зарастали себе потихонечку вместе с люстрой паутиною… По всему поэтому где-то с месяц назад он сей предмет роскоши ликвидировал: продал весьма недорого соседке по лестничной площадке. Она была зубной врач – весёлая, молодая, с деньгами, и при массе вьющихся вокруг приличных молодых людей. Вот один-то из них и приделал ему тогда к торчащему с потолка проводу патрон, вкрутил туда лампочку, которой и одной вполне хватало. Только вид был уж очень неприглядный. Решился Иосиф Моисеевич купить себе какой-никакой абажур: всё-таки будет приличнее. Но сил своих не рассчитал. Сходив в магазин электротоваров и приобретя там аляповатую пластиковую тарелку (единственно оказавшуюся по средствам), Иосиф Моисеевич, ещё когда плёлся с покупкой домой, уж чувствовал: сердце даст себя знать. А после нескольких плачевных попыток приладить абажур – и вовсе слёг на своём диванчике. Положил под язык капсулу нитроглицерина, потом ещё одну…
Тут-то и посетила его забавная мысль: уж коль скоро не удаётся подвесить эту чёртову салатницу – не повеситься ли на том же крючке самому?
Иосифу Моисеевичу не спится. Ночью приходит страх. И не хочется ложиться в постель, хотя нитроглицерин наготове, а телефон стоит под рукой, чтобы в случае чего, набрать «03». Да, ему уже семьдесят три года; и три инфаркта, и живёт он один… «Э-ээ, нет уж, батенька. Сие у вас – положительно ипохондрического свойства явление, таковские-то мысли». Но… страх-то остаётся. Всегда. Иосиф Моисеевич окидывает взглядом свою комнату. Не первой чистоты паркет со стёршимся лаком, старый диван со спинкой – на ней-то и стоит телефон (чтобы дотянуться, не вставая. Стеллажи с книгами, большое, тёмное, старинное трюмо. Стол, рядом кресло. На полу – ковровая неопределённого цвета дорожка…
