Урод

Глухая паника ползала саранчой под кожей, кусая нервные клетки, и при особо сильных укусах девушка вздрагивала. Невидимый кукловод уже намотал ее нервы на свой указующий палец и заставлял подчиняться его приказам.
— Не вышло из тебя Деи для Гуинплена, — голос Элины растрескивался, как некачественный фарфор, после каждого произнесенного слова.
— Что за Гуплен? — не понял мужчина, которого меньше всего сейчас заботили какие-то выдумки в бреду.
— Гуинплен, — по слогам повторила она и всхлипнула, ощущая верхней губой соленую слезинку.
Ее афалиновые глаза ярче, чем когда-либо, светились серебром в тусклом свете гаражной лампы. Она смотрела на него не взглядом обиженной женщины — взглядом человека, слишком сильно верившего другому человеку и совершившим тем самым непростительную ошибку. Это взгляд разочарования.
— Кто же может быть виноват в том, что произошло? В том, что я добровольно встала на колени на коврике у твоих ног и позволила надеть на свою шею ошейник.
— Не городи чушь, — злобно бросил Дмитрий; его уже трясло от ярости за ее слабость. — Какого черта ты разнылась?! Твои рыдания не спасут нас, только убьют.
— Нас убил ты. Даже не дал нам родиться. За руку отвел на эшафот, нашептывая нежные слова о том, что будет не больно. А я верила.
— Замолчи.
— А то что? Поглумишься над уродиной? Тыкнешь в меня пальцем? Больше меня этим ты не обидишь.
Футболка Элины, когда-то бывшая цвета морских водорослей, покрылась пятнами грязи и влажными разводами от слез. Она подтянула к лицу, скованные наручниками руки, и вытерла о рукава слезы. Должно быть, брусьяная помада, которой она так хотела привлечь его внимание, размазалась по лицу. Теперь эта улыбка стала сигнальным маячком раненого солдата. В войне под названием любовь, как правило, больше жертв, чем победителей.
— Ну что, — снова заговорила девушка, — похожа я на Джокера?
— Прекрати меня мучить.
Нервный, кашляющий, отрывистый смех девушки резал глубокими ранами его слух.
— Смотри на меня! — Отчаяние вырвалось из ее горла свистящими звуками. — Смотри! Я не так прекрасна, как твоя Валери. И меня, а не ее держат в этом гараже на привязи. Ну точно, как бешеную собаку, — всхлипнула она. А что я такого сделала? Поверила красивому и привлекательному хозяину, что он сделает мою жизнь лучше? Собака сама виновата — глупость наказуема.
— Ты не собака, Лина. — Голос Димы опустился до еле слышного шепота. В нем в данный момент гибли целые отряды смертников, рискнувших сделать этот роковой шаг. — Ты не уродина, — протолкнул, точно ком в горле, слова он. — Не уродина!
— Нравится мое лицо? Вот сейчас оно отражает мой внутренний мир! Благодаря тебе. Ты сделал меня калекой в душе, а никак не этот изъян.
— Прости меня, Лина…
— Уродство не бывает внешним. Оно только внутреннее, — продолжала говорить Элина в забытье. — Подумаешь, человеку не хватает красоты. Рано или поздно природа отберет у нас любую красоту, любой фантик будет отправлен в урну. А вот, когда человеку не хватает души — это беда. Без нее конфетка быстро сгнивает, какой бы дорогой она не была.
— Что мне сделать, чтобы ты простила меня, Лина?
— Для начала, хотя бы не называй меня так. Линой меня зовут только ублюдки. Их всего два: ты и бывший муж.
— А Элей можно?
— Нет.
— Эля! Лина! Элина! — вскричал мужчина и звякнул наручниками, вырываясь из поганого железа. Быть так близко к любимой женщине, на расстоянии вытянутой руки, и так далеко, за сотни тысяч километров от ее души, — невыносимо. — Все будет хорошо. Мы выберемся.
— Даже если так. Наши дороги уже разошлись.
— Не говори…
— Не приказывай, что мне делать, а что нет! Не смей, черт возьми!
Дмитрий, словно зверь на цепи, метался из стороны в сторону. Что же он наделал со своей жизнью. Просто сжег ее, точно надоевшую книгу с дешевым сюжетом. Вырвал из нее лист за листом самые лучшие и светлые страницы. Вовремя же он забыл, что автор сей гадкой писанины — он сам.