Ехали-ехали, как медведи, только не на велосипеде, а на серебряной машине, и все никак доехать не могли. А ведь думали, за полчаса доберутся.
– Ну, Сашка, где твое Шахматово? – спросил Федор Ильич.
– Не мое, а Блока, – ответила Александра.
– Блоку хорошо было на коне по таким дорогам скакать, а я подвеску угроблю, – заметил он.
Это было не просто резонно, а очевидно. Даже для Любы, которая про подвеску знать не знала, а только смотрела на Федора Ильича и чувствовала, как сердце ее сжимается от этого счастья – видеть его долго и близко. Так что она-то с радостью ездила бы по лугам хоть до ночи, и ночью ездила бы тоже. Но раз Федор Ильич недоволен, значит, надо найти это Шахматово поскорее.
Проселочная дорога, шедшая через прозрачный лесок, должна была бы именоваться просто бездорожьем. Ее указала продавщица из магазина, расположенного в дощатом вагончике. Вагончик стоял на перекрестке двух таких же проселочных дорог и выглядел в пустынных лугах фантасмагорически – что здесь можно продавать, кому? Непонятно!
На пороге вагончика сидела толстая веснушчатая деваха с сонным взглядом и лузгала семечки. За ее спиной виднелся уставленный бутылками прилавок.
– Шахматово? А вон туда езжайте. – Продавщица лениво махнула рукой прямо в луга. – Как лесочек проедете, так оно вам и будет.
– Странный какой вагончик, – сказала Александра, когда двинулись в указанном девахой направлении. – Как будто здесь когда-то была железная дорога, и он отцепился от поезда, и его забыли в траве.
– Вечно у тебя фантазии на пустом месте. И никакой он не странный, а просто дурацкий, – сердито возразила Кира. – Идиотский. И едем мы куда-то не туда, точно.
– А ты откуда знаешь, что не туда? – спросила Люба.
– Оттуда, что в Шахматово экскурсии должны возить, – объяснила Кира. – На автобусах, надо полагать. И не только летом. А по этому раздолбайству никакой автобус не пройдет, особенно если дождь или снег.
Словно в подтверждение ее слов, машину подбросило так, что у Любы клацнули зубы, и она больно прикусила язык.
Но все-таки по всему похоже было, что едут они правильно: и на карте Шахматово было обозначено именно здесь, в этом квадрате, и таджики, кажется, единственные здешние обитатели, которых они то и дело встречали в пустынных лугах, и теперь вот продавщица, явно местная, – все указывали именно сюда.
– Смотри, какие здесь рабочие продвинутые, – заметил по поводу таджиков Саня. – По выходным, что ли, усадьбу Блока посещают?
Это было в самом деле странно, но факт: все встречные таджики указывали направление на Шахматово сразу, без запинки.
И теперь оно было уже наконец близко, оставался только вот этот прозрачный лесок, пронизанный августовским солнцем и едва заметными в густой траве тропинками.
– Позарастали стежки-дорожки, где проходили милого ножки, – оглядевшись, пропела Александра. И увлеклась, продолжила: – Позарастали мохом-травою, где мы гуляли, милый, с тобою!
Голос у нее был красоты неземной, и песня звучала задушевно, хотя, Люба точно знала, никакой душевности в Сашке не было и помину. Она была капризная, непредсказуемая и любила на всем белом свете только себя. Но при таких чертах характера, которые не считала нужным даже скрывать, почему-то вызывала безусловную и всеобщую любовь. И добро бы у мужчин – это, учитывая Сашкину красоту, было хотя бы понятно. Но ведь и у всех живых существ, включая уличных кошек и домашних канареек, вот же в чем загадка!
– Птички-певуньи, правду скажите, весть про милого вы принесите, – легко подхватил Саня. – Где милый скрылся, где пропадает? Бедное сердце плачет-страдает!
Что собой в смысле душевности представляет этот Саня, Люба не знала: Сашка только сегодня утром привезла его на дачу и познакомила со всеми. Но вместе ее звонкое сопрано и его негромкий баритон звучали с таким пронзительным чувством, что хоть зарыдай в голос. Люба, во всяком случае, и впрямь шмыгнула носом – потихоньку, конечно, чтобы никто не услышал и не заметил.
