Два месяца – это много или мало? Какими были последние два месяца вашей жизни: привычными, монотонными, наполненными суетой, делами, насыщенными, запоминающимися, выдающимися, тусклыми? Протекли медленно или быстро? А любые два месяца год назад? Были, и нет. Вы едва помните их, ведь так?
Просто два месяца.
Для Ани Эменхайм шестьдесят четыре дня изменили все: мышление, мировоззрение, планы, течение будней, сломали старые приоритеты и возвели новые, вывернули наизнанку смысл жизни. Потому что, когда попадаешь на войну – хотел ты того или нет – любая война перестает быть чужой и становится твоей собственной.
(Ange – Some Day (Perception Of Sound remix))
Сегодня она убьет человека.
Она знала это так же точно, как и то, что сегодня вторник, на часах половина шестого, а завтра на востоке взойдет солнце.
Мокрые стекла полутемной комнаты запотели, но еще не время протирать их – позже.
Сидя на единственном деревянном стуле, полуразвалившимся и поскрипывающем, одетая во все серое девушка, привычным движением руки нащупала в кармане пачку сигарет, вытащила одну, закурила. Выпустила облако дыма, поморщилась, посмотрела на грязный пол и свои ботинки – новые и чистые, неподходящие по размеру, мужские.
Тяжесть лежащей на коленях снайперской винтовки успокаивала; Ани-Ра Эменхайм чувствовала, как минуты текут сквозь ее тело и сквозь бетонные стены, как настоящее превращается в прошлое, как давно ставшая привычной ненависть, медленно сменяется спокойным, мрачным удовлетворением.
Он умрет сегодня. Да.
Наконец-то.
Нет, она была не настолько глупа, чтобы предполагать, будто в смерти есть что-то прекрасное – она всегда была, есть и будет отвратительной и грязной, однако наряду с этим, было в ней что-то непреодолимо притягательное, влекущее. И сегодня самое время, чтобы призвать темную властительницу, указав прицелом на человека, который должен без очереди предстать и поклониться ей.
Винтовка позаботится об этом.
Еще одна затяжка. Еще одно облако дыма.
Сколько минут, часов, дней, она мечтала об этом? Ночами, когда лежала на земле в разрушенных строениях, пытаясь уснуть, боясь уснуть. Смотрела на звезды сквозь провалившиеся крыши и арматуру, дрожала от холода и думала о том, что лучше бы и вовсе не просыпаться утром в месте, где солнца не видно из-за копоти и гари, где с вечера оно тонуло в океане крови, чтобы вновь подняться красным.
Тогда жажда мести спасала, держала на плаву, призывала жить, давала силы, которых ни на что не оставалось. Впивались в ладони ногти, пульсировало в голове болью – убить, убить, убить. Однажды она вернется хотя бы для того, чтобы убить.
Что ж, вернулась.
Сколько раз гнев сменялся волчьей тоской, тоска безнадегой, а безнадега новой волной черной ненависти? Замкнутый круг, которому пришла пора положить конец. Как много бы она отдала за то, чтобы никогда не познать желание мстить, но ее никто не спрашивал тогда, а она никого не будет спрашивать теперь.
Дым разъедал глаза, время ползло со скоростью улитки.
Ани отложила винтовку с коленей, поднялась со стула и открыла форточку. Глаза нужно беречь, оптический прицел жаждет стопроцентного внимания, и хотя в магазине десять патронов, именно первый должен стать последним.
Глядя в окно с третьего этажа, она слегка покачивалась из стороны в сторону, стараясь расслабить тело и вернуть затекшим мышцам необходимый тонус. Стоя – самое сложное для стрельбы положение. Лежа можно было бы не думать о балансе, контроле наклона корпуса, устойчивости оружия, но выбирать не приходилось – только отсюда цель видна как на ладони, только здесь есть шанс остаться незамеченной и вовремя скрыться. На секунду мелькнула мысль, не использовать ли ремень, чтобы погасить вероятные колебания ствола, но ее пришлось отбросить за ненадобностью – руки привычны к нагрузке, выдержат. Война оставила много шрамов на душе и на теле, но научила вниманию и сосредоточенности, выдержке и терпению, кислотой выжгла эмоции, заменила горячую кровь жидким азотом. Теперь Ани умела стрелять в людей и не испытывать боли. Теперь она много чего умела, хотя когда-то была совершенно обычной девушкой.
