Запад Монтаны, 1991 год
Элис Бодин присела на корточки за пушистыми сосенками. Ей пришлось идти до них, проваливаясь в снег по колено. Голая попа (с татуировкой-стрекозой, сделанной в Портленде) мерзла под порывами ледяного ветра.
Зачем ей вообще нужно было прятаться? Элис и сама не понимала, ведь она прошла целых три мили по дороге и ей не попалось ни одной машины.
Видно, привычка такая, решила она, снова натягивая джинсы. Трудно избавиться от нее.
Господь свидетель, она ведь пыталась. Пыталась пренебрегать правилами и разрушать стереотипы, избавляться от провинциальных обычаев и надоевшей рутины. И вот теперь – через три года после самопровозглашенной эмансипации, отказа от всего будничного, скучного – она тащилась домой с замерзшей задницей.
Элис поправила на плечах рюкзачок и, высоко поднимая ноги, чтобы попасть в свои следы, вернулась на жалкое подобие дороги. В рюкзачке лежали все ее пожитки – вторая пара джинсов, майка «AC/DC», свитшот «Grateful Dead», позаимствованный в Лос-Анджелесе у какого-то давно забытого парня еще в тот первый раз, мыло и шампунь, которые она стырила, когда в Ригби, что в штате Айдахо, убирала номера (к счастью, недолго) в «Холидей инн», презервативы, набор косметики, пятнадцать долларов и тридцать восемь центов, а также остатки пятидолларовой порции очень приличной травки. Ее она прихватила у парня, с которым тусовалась в кемпинге в Орегоне.
Она решила свалить домой, устав от вечного безденежья, и еще ей надоело замывать сперму на простынях. За эти три года ей пришлось побывать во многих городках, и не раз она замечала там на теневой стороне улиц женщин с потухшим взором – они ловили клиентов. Постепенно Элис начала понимать, что и сама легко может оказаться среди них.
Ей пришлось признаться себе: она уже на грани. Наголодалась, намерзлась, натерпелась страха, и мысль о торговле своим телом – ведь это просто секс, в конце-то концов, за еду и сносную комнату – уже не казалась постыдной.
Но правда была в том – а иногда Элис смотрела правде в глаза, – что существовали правила, которые она не могла нарушить. Правда была в том, что ей хотелось домой. К матери, сестре, к деду с бабкой. В свою спальню с постерами на розовых стенах и с видом на горы. Хотелось наслаждаться запахом кофе и бекона по утрам, хотелось снова почувствовать под собой спину лошади, скачущей галопом.
Сестра вышла замуж – и разве не ее тупая, абсолютно традиционная свадьба заставила Элис решиться на возвращение? У Рин, пожалуй, уже есть ребенок, наверняка есть, и она такая же безупречная, как всегда, черт побери.
Но Элис тосковала даже по Морин с ее скучной безупречностью.
Вспоминая о семье, она прошла еще милю. Поношенная флисовая куртка, купленная в «Гудвилле», почти не защищала от холода, а в башмаки, которые Элис носила лет десять, попадали комки снега, сползавшие с ее худых плеч.
Может, следовало позвонить домой из Миссулы, подумала она. Засунуть куда подальше свою гордость и позвонить. Дед приехал бы за ней – он никогда не ворчит. Но она все время представляла, как подойдет по дороге к ранчо – может, даже с важным видом.
Как все остолбенеют и офигеют. Работники, лошади, даже скот на полях. Старый пес Блю радостно примчится к ней. Мать встанет на пороге.
Картина маслом. Возвращение блудной дочери.
Элис вздохнула, и холодный ветер тут же подхватил и унес прочь теплое облачко ее дыхания.
Надо было, да, все-таки надо было позвонить, но она поймала в Миссуле попутку и решила, что это хороший знак. Ее подвезли, и до дома осталось двенадцать миль.
