Утешение в смерти близких сердцу

По благословению

Архиепископа Брюссельского и Бельгийского

Симона

© Издательство «Сатисъ», оригинал-макет, оформление, 2006

Нет… Что ни говорите сердцу, а ему сродно горевать о потере близких; как ни удерживайте слезы, а они невольно струятся ручьем над могилой, в которой сокрыт родственный, драгоценный нам прах. Правда, слезами не возвратить того, что взято могилой, но потому-то и слезы струятся ручьем, что возврата нет из могилы… Я лишился, например, друга, которого жизнью я жил, и мне ли не плакать, когда вспомню, что тут, в могиле, погребено все мое счастье, тут сокрылись лучшие мои радости, сладостнейшие надежды мои? Нем тот язык, который так сладко и утешительно делил со мною беседы и в часы радости, и в минуты скорби; замерло то дыхание, которое дышало одной ко мне любовью, и та нежная рука, которая так бережно хранила меня, с такой охотой и любовью благотворила мне везде, охладела для меня – навсегда… Как слезам не литься? Могу ли не плакать, когда представлю себе, что это чело, в котором действовал некогда ум с такой силой, послужит пищей червей; это сердце, столь радостно трепетавшее жизнью и любовью, сделается добычей тления? И бедный человек чего, чего не делает, к чему не прибегает, чтобы только облегчить сердечную скорбь? Но, увы! Все напрасно. Только в слезах, в одних почти слезах, находит для себя некоторую отраду, и только они, и почти они одни, несколько облегчают тяжесть его сердца, потому что с ними только капля по капле вытекает вся жгучесть душевной скорби, весь яд сердечной болезни… Слышит он отовсюду: «Не плачь, не будь малодушен». Но эти возгласы – не пластырь на раны, а часто наносят сердцу новые раны. – «Не будь малодушен». Но кто скажет, что Авраам был малодушен, а и он плакал, рыдал по жене своей Сарре, прожившей 127 лет (Быт. 23, 1, 2). Малодушен ли был Иосиф? А и он плакал об отце своем Иакове, и плакал не день, не два, а семьдесят дней (Быт. 50, 1–4). А послушайте, как горько рыдает он при вести о смерти сына своего Авессалома: Сыне мой, Авессаломе, сыне мой, сыне мой, Авессаломе: кто даст смерть мне вместо тебе? Аз вместо тебе, Авессаломе, сыне мой, сыне мой, сыне мой, Авессаломе (2 Цар. 18, 33). Нет, каждая могила достойного человека всегда орошается слезой горькой любви. И что говорить о людях, когда и Сам Спаситель над прахом друга Своего Лазаря возмутился духом и прослезился (Ин. 11, 33, 35)? Он плакал, Владыка живота и смерти, плакал в то время, когда пришел ко гробу друга Своего с той именно целью, чтобы воскресить его из мертвых… А нам, немощным людям, удержать слезы при разлуке с милым сердцу, нам остановить вздохи в сжатой от скорби груди – о, это невозможно, это противно нашей природе… Нет, дайте нам каменное сердце – и слез тогда у нас не будет – или не мешайте лить слезы!

Все это – правда. И я не могу, не смею осуждать ваши слезы; я даже готов смешать свои слезы с вашими: я хорошо понимаю, что идеже бо есть сокровище ваше, ту будет и сердце ваше (Мф. 6, 21); я знаю, по собственному опыту знаю, как тяжело, невыразимо тяжело поднять руку, чтобы бросить на прощанье горсть персти в могилу близкого, родного… «Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть и вижду во гробех лежащую, по образу Божию созданную, нашу красоту безобразну, безславну, не имущую вида…»

Но как ни сродно нам плакать о близких к нам усопших, однако же эта скорбь наша должна иметь свою меру. Иное дело – язычники: они плачут, и плачут иногда безутешно, потому что не имеют упования. Но христианин – не язычник: ему и стыдно, и грешно плакать об умерших без всякой отрады и утешения.

Не хощу же вас, братие, не ведети о умерших, да не скорбите, якоже и прочий не имущие упования