В год начала войны с германским фашизмом наступило такое жаркое засушливое лето, какого ещё не знали посельчане. Солнце, казалось, начинало палить с самого рассвета; земля накалялась до такой степени, что босым мальцам горячо было ступать по пыльной дороге.
К началу уборки в посёлке Новый остались одни старухи, старики, женщины, девушки, дети, подростки, парни. Хотя последние ещё не достигли призывного возраста, но и те думали: дескать, если быстро не закончится война, их тоже могут призвать на фронт.
В колхозе им. Кирова полным ходом шла страда. Да вот только жаль, что не всеми силами. Председатель Гаврила Корсаков пытался добиться мужикам и парням отсрочки от призыва хотя бы на месяц, чтобы сжать и обмолотить большую часть, как никогда, обильно уродившегося урожая злаковых. Но районное начальство не хотело его и слушать. В райкоме Мефодий Зуев, ждавший со дня на день мобилизации, ничем не смог помочь земляку, впрочем, он наотрез отказался от ходатайства в райвоенкомате. Это говорило о том, что обстановка на фронте складывалась не в нашу пользу: немец, как говорили бабы, яростно наступал напролом, о чём сообщалось в радиосводках Совинформбюро, которые, из-за отсутствия своего радио, приносили пастухи от жителей соседнего хутора Большой Мишкин, вблизи которого пасли коров. Словом, наши войска отступали, неся большие потери, но Мефодий ничего этого не объяснял Корсакову, пытавшемуся добиться от него толкового ответа об истинном положении на фронте.
– Прошу, не выпытывай у меня ничего; я знаю не больше, чем ты, Гаврила, – отвечал Зуев. – Если ты считаешь, я в райисполкоме, то мне вся информация доступна? Поверь, не всегда радио слушаю, и даже газеты не вовремя ко мне попадают. А своё мнение, извини, не скажу, да и время не для личных выводов, – шепнул он и быстро ушёл, несмотря на грузный вид, важным шагом.
Когда Корсаков приехал из района, в посёлке было так безлюдно и тихо, что казалось, все жители побросали свои хаты и уехали, или спрятались в погребах. Утром многие люди, особенно пожилые, просыпались и крестились, думая, мол, слава богу, что ещё живы, война ещё далеко, но больше всех напастей боялись бомбёжки. У председателя ушёл на фронт сын Николай. Бригадира Гурия Треухова забрали вместе с Фёдором Зябликовым, Семёном Полосухиным, сыновья которого Панкрат и Давыд ушли в числе первых вместе с Гришей Пироговым, Кондратом Кораблёвым, Устином Климовым, Матвеем Чесановым, Фролом Староумовым, Изотом Дмитруковым, Степаном Куравиным, Стефаном Кургановым, Фадеем Ермолаевым и другими.
В день отправки на войну мужиков и парней вышли их провожать все жители от мала до велика. Женщины, старухи, девушки плакали, рыдали; дети и подростки стояли понурые; самые маленькие резво бегали вокруг призывников, словно те уезжали вовсе не на войну, а на праздник. Уполномоченные политруки от военкомата торопили будущих воинов построиться и садиться по машинам. И когда команда была выполнена, вскоре полуторки запылили по просёлку в сторону города. Плач, так напоминавший гудение пчёл, понемногу стихал; бабы, утирая глаза кончиками головных платков, печально качали головами, не веря, что остались с детьми одни, без мужиков. Екатерина Зябликова в тёмной юбке и белой кофточке с гладко причёсанными тёмно-каштановыми волосами, с первыми сединками на висках, смотрела на старшего сына Дениса и про себя благодарила судьбу, что по годам он ещё не подходил к призыву. А когда ему исполнится восемнадцать лет, война должна закончится, во что тогда очень хотелось верить, чем и успокаивала себя; то же самое говорила матери и дочь Нина. Почти так же рассуждали и другие бабы, у которых сыновья для войны ещё малолетки. А таких подростков, не подходивших к призыву, было немало. Эти ребята с бабами, девками, подростками и приступили к уборочной страде вместе с мужиками, которые временно оставались в резерве…
