Есть ли хоть что-то в этой жизни, чего не могу я себе представить ни при каких обстоятельствах? Как ни быть?! Разумеется есть! К примеру, президент только что обратился к народу по поводу начала войны или роста налогов – без разницы, лишь бы повесомее новость, – а теперь, переодетый в домашнее, он держит носки на вытянутой руке, морщится, принюхиваясь издалека, решает, стоит ли надевать их завтра, во второй раз. Совершенно, кстати говоря, любой президент, безразлично какой страны. Никаких намеков. Так вот: событие представить могу, а запах – нет. Масштаба личности не достает.
С таким ярко выраженным дефектом воображения и робкой самооценкой я неведомо как дотянул до очередного в своей жизни «пятьдесятневажнокакого» лета и отправился в одиночное плавание по Средиземному морю в надежде, что мои ничтожные по сути своей недостатки и на этот раз не помешают извлечь из заведомой авантюры львиную долю предвкушаемых удовольствий. Напланировал их я, надо сказать, не густо, меньше, чем заслужил, тем не менее и от этих сдержанных, скоромных фантазий мое природное благоразумие с завидной готовностью впадало в тоску и отчаяние. Общий тонус, однако, от этого не страдал, что важно.
Стою теперь на причале – дурак дураком: в одной руке багор, в другой – желтая, тридцать на сорок, если в сантиметнах и «на глаз», наглухо задраенная пластиковая сумка с оранжевой надписью на английском «Грэб Бэг». Что-то вроде «Хватай-беги». Возможно, в такой клади – по предназначению, а не по виду – в мою родную речь затемно контрабандой пронесли понятие «заграбастать». Правда, могло случиться – слово это пошло от нас, иноземцы лишь тару под него подогнали. В таком случае мне, москвичу, страстно хочется заподозрить у слова и им обозначенного явления петербургские корни, продискутировать с кем- нибудь из единомышленников эту тему, но нет уверенности, а раз нет уверенности, то и не спорю. Во-первых, не с кем. Во-вторых, я не филолог, да и спорщик из меня убогий – все норовлю поскорее выпить на мировую.
Нервничаю, от этого всякая ерунда и лезет в голову, хотя причин никаких, я всего лишь жертва обстоятельств и весьма острого, с поправкой на возраст, зрения: два с половиной – три, «плюс» Полагаю, примерно такое же у орла… с приличным налетом. Не у орленка, заметьте, какого зачуханного, жизни еще не вкусившего, а у орла!
Вобщем, углядел «орел» сумочку… Приперло раньше всех прочих на сушу сойти… Размяться, видите ли, решил, восстановить жизнедеятельность организма, а тому только пива подай, остальное без надобности. Будто первый раз…
Я еще раз осмотриваюсь. Никаких перемен. Причал был по-прежнему неопрятен и пуст как старушечий рот.
Наверное, со стороны я напоминаю сильно подросшего – «почти до старости» – деревенского чудака из «Добро пожаловать или посторонним вход воспрещен»: багор сойдет за орудие лова, нехитрая добыча в руках, лицо выражает… С этого места, пожалуй, появляется заметное расхождение с киношным персонажем, причем сразу весьма драматическое; будто идешь по воде – все по колено да по колено, потом – раз, и омут… Нет на моем лице никакой наивности или вопрошающей туповатости, как у героя, произносившего «А чё это вы тут делаете, а?», или «А чё это вы здесь делаете, а?» – за точность цитаты не поручусь, надо бы надо пересмотреть кино. Сегодня моим лицом распоряжаются по своему усмотрению здоровая тупость и нездоровая бледность. Противно сознавать, насколько ладно они сосуществуют. Моя бывшая половина – выученный художник – портретист, «работавшая» барских детей и собак с фотографий, и сменившая на пике карьеры палитру на молоточек аукциониста, наверное оценила бы меня сегодняшнего в следующих выражениях: «Наборосок бессмысленного, выцветшего лица в серо-зеленых тонах. Очень реалистично и достоверно. Мне можете верить, я лично была знакома с натурщиком. И уверяю вас, это недорого, стартовая цена весьма и весьма умеренна. Обратите внимание, как искуссно выполнены глаза – вроде живые, но без всякого выражения; седые пряди забраны на затылке в хвост – такие же блеклые; морщины старого сластолюбца…» Навереное сейчас я даже у «бывшей» вызвал бы толику сострадания и вымолил бы, если не пиво, она его терпеть не могла, обзывала «пойлом для завивки на бигуди», то хотя бы тарелку каши с немушкетерским названием «размазня» и ехидным довеском вдогонку – «Вот вас и двое».
