Мы зарождаемся в пробирках.
У нас нет родителей. И никогда не будет детей.
Мы не знаем, что такое любовь.
Виола написала три строчки в своей тетради и густо зачеркнула их. Прямые линии. Рваные росчерки. Спиральные круги. Не годится. Буквы всё равно проглядывают. Тетрадь теперь нужно уничтожить.
Опасные мысли нельзя излагать на бумаге. Один неверный шаг, и тебя заподозрят в отклонении. Детей с отклонениями утилизируют. Даже если после инкубатора они прошли первую медкомиссию и их признали «нормальными».
Виола знала, что она ненормальная, не такая как остальные. Об этом нельзя говорить, об этом нельзя писать. Но странные сны продолжают ей сниться, и от них не спрятаться, их не забыть.
Сначала они врывались к ней размытыми картинками, обрывками, мутными силуэтами. Но чем старше Виола становилась, тем отчётливее приходили видения.
Тогда Виола начала рисовать. Изображения в альбоме давались ей легко и снимали часть гнетущего груза. И карандашные наброски ни у кого не вызывали вопросов.
«Эта девочка хорошо рисует», – говорили про неё педагоги.
«Ей нужно налегать на творческие дисциплины», – вторили им врачи, изучающие мозговые процессы.
Чего хочет сама Виола, никто не спрашивал. В Обществе никто не интересуется желаниями детей. А Виола мечтала стать нейробиологом. Мечтала исследовать мозг и нервную систему, разбираться в том, что у людей в головах. Понять, что в голове у неё самой. И изобрести чип, отключающий чужие воспоминания.
После ужасной пандемии двести лет назад люди ослабли, но выжили. Всеобщая вакцинация спасла часть населения Земли, но сделала её бесплодной. Когда учёные изобрели первый ДНК-инкубатор для массового использования, наука и медицина скакнули вперёд. Следом появилась сыворотка молодости, на которую мог заработать золотых коинов любой трудящийся гражданин Общества. И применяя сыворотку, трудиться ещё дольше. Зарабатывать большее количество коинов на большее количество сывороток.
Людей стали клонировать. Но выращивать сразу больших и взрослых особей оказалось экономически невыгодно. Из инкубатора доставали девятилетних детей. Как если бы они рождались и росли естественным путём. Инкубатор выращивал такие образцы всего за десять месяцев. Популяция людей быстро восстанавливалась.
Дети, появляясь на свет, уже могли говорить, ходить, самостоятельно есть и одеваться. Ещё за девять лет они успевали научиться всему остальному, проявить себя, сдать профильные экзамены и получить профессию.
Генная инженерия развивалась. Клонологи вносили небольшие отличия в каждый экземпляр. Клонированные люди никогда не повторяли с точностью свою предыдущую версию. Новым поколениям присваивали другие имена и фамилии, а информация о коде ДНК хранилась в секрете.
Дети из инкубаторов не помнили прошлые жизни своих оригиналов. Не должны были помнить.
Виоле оставалось учиться полгода. Ей уже семнадцать лет, она в выпускном классе школы-интерната, которая на седьмом уровне.
«Это престижно», – не уставали напоминать учителя.
«Это перспективно», – соглашались ученики.
Виола грезила, что удачно сдаст необходимые экзамены и получит приглашение на работу в крупнейшую фармацевтическую компанию Конгломерата.
– Ви, ты слышала, Джои и Лу отправили на утилизацию? – раздалось над ухом замечтавшейся Виолы.
Ксана подошла неожиданно.
Ксана – не друг, но она всё время рядом и всё время что-то рассказывает.
В этом сезоне у неё ярко-жёлтые волосы, подстриженные до плеч. И когда Ксана делится очередными новостями, её сочные пряди словно загораются, возвещая всех вокруг: «Внимание, внимание, тут свежие сплетни!»
