– Даниэль! – Голос ее всегда так нежен, так взволнован, когда она произносит мое имя. – Сынок! Сейчас же возвращайся домой!
Полная решимости рука без труда оттянула меня за шиворот назад, ведь ростом я был еще не выше аршина.
– Не вздумай идти в лес в такую погоду! Ты видишь, какой ветер?!
Ее голос перебивали леденящие слух завывания вихрей. Золотое море колосьев вокруг нас разрезала уходящая вдаль узкая дорога, чей черный змеиный хвост исчезал в темной пучине Шварцвальда.
Взвившиеся с крон огромных деревьев птицы предупреждали о приближении бури.
– Пойдем в дом! – Тон матери железно приказывал повиноваться, но я все не мог оторвать глаз от того очаровывающего момента, когда из-за крон вот-вот покажется всклокоченная грива низко ползущей тучи. Это был тот момент, когда природа на секунду замирала, смирившись с неизбежным, и пропускала через себя непогоду, уступая ветру право господства. Это было настоящим чудом, настоящим колдовством, а не тем, чем обычно пугала меня мать.
– Быстрее, Даниэль! А вдруг появятся из чащи колдуны? И заберут тебя! – Эхом отдавался ее голос в моих мыслях.
Пожалуйста, еще мгновение, еще только один глоток этого божественного воздуха в предвкушении дождя… Я любил дождь за его своеволие. Он никогда не приходил во время всхода посевов, когда о нем так молили, но зато мог по нескольку дней проливаться на наши головы во время сбора урожая. Иногда он словно одумывался и отзывался на наши молитвы, но очень скоро вновь становился своенравным, словно упиваясь своим могуществом над людьми.
Рокочущий звук грома со всего маху раскатился по полям, приминая траву и чуть не сорвав платок с головы женщины, вовремя схваченный тонкими длинными пальцами. Она больше не говорила, только вела меня рядом с собой, ни на секунду не отпуская моей руки, словно боясь, что когда-нибудь выдуманные ею угрозы могут стать явью. А я, спотыкаясь, смотрел вслед грохочущим облакам, и не понимал, как можно не любить бурю.
«Трудный характер есть следствие трудной судьбы»,
– часто слышал я спокойный, мелодичный, подчиняющий себе голос.
Я никогда не хотел быть тем, кто я есть сейчас.
Звонкие от птичьего пения лучи восходящего солнца, изредка пробиваясь сквозь огромные черные кроны остроконечных деревьев, играли на тонких золотых нитях с невесомой пыльцой, мерцая и описывая мягкие, пушистые круги влево-вправо, в такт трепещущему от дыхания ветра занавесу.
Большая резная кровать в глубине комнаты, со всех сторон объятая балдахином, громоздкая дубовая мебель, тяжелый кованый сундук у самого окна… Даже к ненавистным взгляду вещам по прошествии размеренно текущего времени привыкаешь.
В полумраке твердая мужская рука быстрым движением накинула камизу, плотно застегивая манжеты на запястьях. Шею скрыл белый сатин воротника, застегнутого под самое горло. Шепот листьев приносил последние новости с самых нижних этажей замка, из тех окон, откуда доносился говор кастрюль с кипящими в них приправами, звенящие таинственностью придворные сплетни и голоса, голоса просыпающейся истории. Их громогласный шум не докатывался до таких верхних этажей замка, как этот, поэтому здесь так отчетливо чувствуешь себя в безопасности.
Белые манжеты покрыли широкие пластины-кеты. Стальная хватка и резкий щелчок – так начинался каждый новый день Даниэля. И каждый день он жил, понимая, что так жить нельзя. Каждый день он хотел больше не видеть этих сырых мрачных стен, и каждый день снова просыпался в своей постели, в этом замке, с сожалением осознавая, что это его выбор. И казалось, ничто не может изменить этот веками устоявшийся порядок течения времени, беспокоивший сердце только тогда, когда он мог остаться наедине со своими мыслями. Но сегодня все было не так.
