Вариации на тему «жизнь» и кода
(импровизация вступления)
Да, жизнь – прекрасна, спору нет,
гибка, изящна, целомудренно беспечна
и беспощадна, и жестока, и слепа,
космически богата и по-нищенски бедна,
в скорой медлительности быстротечна.
Изысканно возвышены ее стихи,
и рифмы строгие изменчиво игривы,
и фразы нагромождены, пугливы, сказочно легки,
послушны и податливы, характерно строптивы.
Да, жизнь – чудна, пьяна, магически исполнена вина
и в мелководной бездне широка, реки безбрежны,
гладка ее высокая волна, спокойна буря,
в стенаниях восторг, в рыданиях счастье безутешно.
Размеренно ее водоворот затягивает душу вглубь,
но тело крутится, всплывает на поверхность,
в хмельном угаре чувствуется соль и суть,
а в трезвости просвечивается бренность.
Просты сюжеты, и грубы по-инфернальному ее холсты,
пронзительно контрастные цвета зияют пустотою,
насыщенно поблекли краски, основательны могильные кресты,
и взгляд, как у Мадонны и младенца Рафаэля,
упоительно спокоен.
Да, жизнь – взбалмошна и в яростной любви нежна,
в серьезности структуры бешено смешна и в похоти безгрешна,
напыщенно скромна, неряшливо небрежна и длинна,
когда стоишь вначале; коротка, если взирать в конце неспешно.
Заступница, преступница, страстно желанна, жарко холодна,
правдива склочница, бессребреница бережливо лжива,
уступчиво надменна и ревнива ночью,
нет в лунных глазницах сна,
в них слезы радости, вуаль туманностей и бесконечность
созвездиями в крапинку блестит и перемигивается живо.
Ее мелодия честна, добра и вычурно нелепа, в ней шум дождя,
шелест листвы, волны прибоя, парение ветерка и птичьи трели
смешались в какофонию,
гармонией ласкают уши, благозвучно злят
и перекрикивают вой литавр, флейты стук и звон виолончелей.
И в дисгармонии порядка смысл бессмыслицы познав и уяснив
пристыженную правду хаоса,
весомость бытия, значение обмана,
погруженная в истину душа перерождается
и начинает верить в вечный миф
о карлице-звезде, взлелеянной из искры прародителя-титана.
Одно перетекает во второе, третье породит само себя,
четвертое настроено на семизвучие дорийской гаммы,
пятое дышит, но безмолвно бредит, медленно переходя
к апофеозу и к концу-началу по канонам театральной драмы.
Чуть слышна поступь,
но уверенно тверды шаги, продуманы ходы,
отрезаны пути назад, классически расставлены фигуры,
умело скрыты, зашифрованы, запутаны следы,
в рисунке линий на руке,
в зрачке, в изломах греческой скульптуры.
Ладья, и слон, и ферзь на миллиардноклеточной доске
идут по правилам нешахматной игры-многоходовки,
их в цепочке событий облик
подсвечивает солнцем карту из прожилок на березовом листке,
и Демиурга замысел не ясен, но утонченно прекрасен
и в уме находит отклик.
Да, в жизнь зовет священная весна,
на всех одна, в кокон молвы закутана,
известна норовом и прилежанием,
с сумой знакома незнакомка
и рогом изобилия, она
почти наскучила:
изучена, озвучена, описана на все лады,
расписана по пунктам, в вариациях совсем не нова,
но и людьми измучена,
поклажей на ослов навьючена, и вздрючена, и скрючена,
как горный серпантин, закручена и обжигающе любима и мила
за то, что каждое мгновение удивлять готова.
