* * *
Я ненавижу рабство. Когда в Вавилоне были выборы, я голосовал за мэра-аболициониста. Он, конечно, еще худший вор, чем тот, кого все-таки избрали, но зато он обещал отменить рабство.
И рабов я тоже ненавижу…
…А вам бы хотелось, чтобы по вашему малогабаритному жилью слонялось чужое существо, бестолковое и нерадивое?
Я – рабовладелец. Разумеется, не своей волей. Раба мне всучили любящие родители.
Родители много хорошего сделали для меня. Во-первых, конечно, они меня зачали и потрудились выносить и выродить. За это я им сердечно благодарен. Особенно матушке.
Потом они дали мне хорошее образование. Его как раз хватает для того, чтобы работать там, где я сейчас работаю, но о работе после.
Затем они не позволили мне жениться на девушке, в которую я было влюбился в семнадцать лет. Поэтому я свободен и счастлив.
Был. Пока они не озаботились повесить мне на шею раба.
* * *
Наутро после тридцать первого дня моего рождения я лежал, насмерть разбитый похмельем.
В дверь позвонили. Решил не открывать. На опохмелку денег не было, а остальное меня не занимало.
У двери звонили долго, настырно. И скреблись, и копошились. Я, недвижный, злобился. Одна особо злокозненная пружина впивалась мне в ребра, но я даже не шевелился. Знал: стоит повернуться, и диван подо мной завопит на разные голоса.
Стоящий под дверью начал стучать.
Я был уверен, что явились из жилконторы. По поводу неуплаты за квартиру. Я злостный неплательщик, меня дважды пытались выселить.
У двери потоптались. Чем-то пошуршали, звякнули. Потом, после паузы, еще раз аккуратно постучали.
Да ну их совсем.
– Кто там? – гаркнул я, не поднимая головы с подушки.
– Господин Даян дома? – спросил незнакомый мужской голос.
– Я дома, – сипло сказал я. – Пшел вон.
– Господин Даян! – крикнули из-за двери. Вежливо, даже жалобно как будто. – Откройте! Меня прислала ваша высокочтимая матушка… То есть, по ее поручению…
Я сел на диване. Мне было невыносимо.
– У тебя деньги есть, ты?
– Немного. Мне выдали, когда к вам направляли…
Я пал с дивана на четвереньки. Покачал головой, попытался встать, но не смог. Если бы я встал, то все равно бы упал.
Уподобившись четвероногому скоту и отчаянно стуча мослами, я двинулся к двери.
Там ждали.
Я выпрямился, стоя на коленях и цепляясь руками за стену.
– Сичас, – сказал я.
За дверью понимающе сопели и топтались. Я откинул крючок, отодвинул засов и выпал из квартиры вместе с дверью, распахнувшейся под моей тяжестью.
Выпав, я оказался в объятиях широкоплечего детины. Он подхватил меня сильными руками и прижал к груди. Потом сжал за плечи и осторожно утвердил меня в вертикальном положении.
Я рыгнул ему в лицо – не нарочно. Он стерпел.
Посланец матушки был приблизительно моих лет. Верхняя губа пухлого рта оперена черной щетинкой, темные глаза глядят из-под широких бровей.
– Господин Даян… – в третий или четвертый раз повторил он.
Меня зовут Даян. Это древнее и славное вавилонское имя. Нужно ли говорить, что уже в детском дошкольном учреждении мое имя переделали в «Баяна», да так и повелось. Я и не сопротивлялся.
– Слушай, ты, – сказал я детине. – Сколько у тебя денег, а?
У него оказалось три сикля. На противопохмельные колеса хватит. Если брать не самые дорогие.
– Брат, – сказал я проникновенно и взял его за руку. – Дуй в аптеку…
И объяснил, зачем.
Он внес меня в квартиру, помог улечься на диван, подал воды и ушел в аптеку. Я бессильно смотрел на дверь, которую он забыл за собой закрыть, и терзался от сквозняка.
Детина вернулся через час. Объяснил, что искал аптеку.
Вместе с ним притащилась вечно беременная серая кошка, жившая в нашем подвале.
Предки кошки были породистыми голубыми тварями из храма Исет, а эта была плодом любви священной храмовой кошки с каким-то безродным полосатым сердцеедом.
