–– Если ты хочешь получить красную
розу, — молвил Розовый Куст, — ты должен сам создать ее из звуков
песни при лунном сиянии, и ты должен обагрить ее кровью сердца. Ты
должен петь мне, прижавшись грудью к моему шипу. Всю ночь ты должен
мне петь, и мой шип пронзит твое сердце, и твоя живая кровь
перельется в мои жилы и станет моею кровью.
— Смерть — дорогая цена за красную
розу! — воскликнул Соловей. — Жизнь мила каждому! Как хорошо, сидя
в лесу, любоваться солнцем в золотой колеснице и луною в колеснице
из жемчуга. Сладко благоухание боярышника, милы синие колокольчики
в долине и вереск, цветущий на холмах. Но Любовь дороже Жизни, и
сердце какой-то пташки — ничто в сравнении с человеческим
сердцем!..
...Когда на небе засияла луна,
Соловей прилетел к Розовому Кусту, сел к нему на ветку и прижался к
его шипу. Всю ночь он пел, прижавшись грудью к шипу, и холодная
хрустальная луна слушала, склонив свой лик. Всю ночь он пел, а шип
вонзался в его грудь все глубже и глубже, и из нее по каплям
сочилась теплая кровь...
...Розовый Куст крикнул Соловью,
чтобы тот крепче прижался к шипу.
— Крепче прижмись ко мне, милый
Соловушка, не то день придет раньше, чем заалеет роза!
Соловей еще сильнее прижался к
шипу, и острие коснулось наконец его сердца, и все тело его вдруг
пронзила жестокая боль. Все мучительнее и мучительнее становилась
боль, все громче и громче раздавалось пение Соловья, ибо он пел о
Любви, которая обретает совершенство в Смерти, о той Любви, которая
не умирает в могиле...
О. Уайльд «Соловей и
Роза»
Конверт одиноко лежал на небрежно
застеленной кровати, нетронутый, манящий, хранивший в себе… нечто
важное. Айрис чувствовала, что его содержимое полностью изменит ее
жизнь, и невольно медлила.
Если подумать, тогда тоже все
началось с письма. Необычного, без марок, из желтоватой плотной
бумаги, написанного изумрудными чернилами и запечатанного сургучом.
То письмо она помнила отчетливо, словно и не прошло с его получения
фактически шести лет. Оно стало пропуском в новую жизнь, все
изменило. С него началось волшебство.
Айрис Поттер светло улыбнулась. Эти
воспоминания обладали огромной силой, позволяющей ей призывать
Патронуса. Да, волшебный мир не был сказкой, в которую поверила
тогда еще одиннадцатилетняя Айрис, но он дал несчетное количество
счастливых минут, дал, за что бороться и ради чего жить.
Тонкие пальцы огладили шероховатый
пергамент. Старый – похоже, старше, чем подшивки газет времен
Первой магической. По центру конверта почерком, до странного
похожим на почерк Айрис, кто-то старательно вывел «Айрис Лили
Поттер». Чернила сильно выцвели, их изумрудный цвет скорее
угадывался. А на обороте, на сургуче был отпечатан странный, смутно
знакомый символ: круг в треугольнике, перечеркнутом вертикальной
линией.
Письмо Айрис вручил Дамблдор, и она
предчувствовала, что оно тоже несет в себе колоссальные перемены,
как и то, самое первое, адресованное в чулан под лестницей. Айрис
прикрыла покрасневшие от бессонных ночей глаза, собирая в памяти
разрозненные, болезненные кусочки воспоминаний.
События рокового вечера до сих пор
болью отдавались в груди. Не такой острой, перехватывающей дыхание,
встающей тугим комом в горле, какой она была год назад, когда погиб
Сириус. О, эта боль была тупой, но терзающей бессилием и
несвершившейся местью.
Айрис никогда не доверяла Снейпу.
Она убеждала, доказывала, просила, но без толку. Дамблдор до
последнего верил этому сальноволосому ублюдку, этой волдемортовой
крысе, за что и поплатился.
Яркая зеленая вспышка заклятия и
сухое старческое тело, летящее вниз с Астрономической башни, –
Айрис еще долго во снах будет видеть страшный миг.
