Глава первая Собачий город
…судьи его – вечерние волки, не оставляющие до утра ни одной кости.
Софония 3:3
Начало катастрофы выпало на среду, на такой ранний час, когда не ждешь от жизни ни хорошего, ни плохого, а подвиги готов совершать только во сне. Столетнее зло пробудилось, выкарабкалось из-под земли и неуловимо поползло наверх, пока не прошило насквозь все этажи и квартиры…
Я помню и никогда не забуду то недоброе утро, когда ливень затеял бой с карнизом и грохот этой битвы бессовестно вырвал меня из сна. Едва пристроила подушку на ухе, как зазвонил будильник.
– Обалдел? – зашипела я из-под подушки, рукой в спешке нащупывая источник звука на полу возле кровати. – Сейчас в угол полетишь. Не может быть уже утро.
Но будильник твердо стоял стрелками на семи утра. Почему же так темно и почему я ни капельки не выспалась? Я заранее предвкушала, какой злой и невыносимой буду сегодня на занятиях.
На смену назойливому звону пришли звуки пробудившейся квартиры: на кухне звякала посуда и мерно гудел, закипая, чайник. Грохала металлическими ножками о линолеум табуретка, на которой наверняка раскачивался мой неугомонный братец, шикала на него мама…
К привычной какофонии утренних шумов скоро добавился оскорбленный собачий взвизг и дробный перестук улепетывающих лапок. Все понятно, наш йоркшир Мухрик терпеть не может мочить под дождем свою бежевую шерстку. Он наверняка уже выглянул в окно, просчитал все плюсы и минусы – и пошел по пути наименьшего сопротивления: напрудил в закутке перед туалетом. За что получил по толстой попе свернутой в трубку газетой, талантливо изобразил, будто умирает от боли и обиды, – и сейчас уже устраивается спать дальше на кресле в родительской спальне. Ну почему, почему я не знаю способов так же легко и незамысловато отделаться на сегодня от института?
Я рывком соскакиваю с кровати, в темпе утепляюсь (махровый халат плюс кофта), поскольку в комнате непривычно промозгло, будто окно всю ночь простояло распахнутым настежь, затем тащусь в ванную. В коридорном аппендиксе сразу за моей дверью здорово пованивает, на линолеуме сохнет след от тряпки. Я щедро окропляю воздух освежителем воздуха, потом, не открывая толком глаз, в ванной привожу себя в относительный порядок. И уже чуточку бодрее отправляюсь на кухню.
А там мама жарит сырники и брат Сережка с обмотанным пушистым шарфом горлом одной рукой засовывает уже готовый сырник в рот, другой же выводит на столешнице молочные узоры.
– Привет, мам, а где папа? – говорю я, добредая до табуретки и спросонья едва не промахиваясь мимо нее. Приходится схватиться за край стола, ножки отрываются от пола и с грохотом опускаются назад, брат заливается счастливым смехом пополам с кашлем.
– Да тише ты, неуклюжая! – шипит мать. – Отец еще не вставал.
– А ему разве не надо на работу? – Эх, была такая надежда, что хотя бы подкинет до института на нашем «легасике».
– Он отгул взял, нас к десяти в поликлинику отвезет. Не выпишут, конечно, зря только протаскаемся в такую погоду, – вздыхает и поглядывает в сторону окна мама.
Тэк-с, похоже, в этой семье только мне суждено прожить гнусный день по казенному расписанию.
– Ой, что-то у меня тоже горло саднит, заразилась, наверно, – сиплю с надеждой, но, похоже, мои слова улетучиваются сквозь вытяжку над плитой.
– Зонтик не забудь, – говорит мама. – Куртку надевай уже осеннюю, обещают резкое похолодание. И поешь хоть раз нормально.
– Спасибо, что-то больше не хочется! – Я с оскорбленным видом отодвигаю тарелку с половиной сырника. – И глотать ужасно больно, кхе-кхе!
Я прохожу мимо материнской спины, ее волосы закручены в не слишком опрятную куделю на затылке, к воротнику халата приклеена желтая бумажка-стикер. Подавшись вперед, разбираю кривоватые прописные буквы, жирно выведенные черным фломастером:
