Некогда кроткий,
опасным путем
Шел праведник
Долиною смерти.
Я уже в таком возрасте и вдобавок таком состоянии, что перед сном мне непременно следует хорошенько вымыть ноги – на случай, если Ночью заберет «скорая».
Справься я в тот вечер в «Эфемеридах», чтó происходит на небе, вообще бы не ложилась спать. А я заснула очень крепко; прибегла к помощи чая с хмелем да еще приняла две таблетки валерьянки. Поэтому, когда посреди Ночи меня разбудил стук в дверь – внезапный, оглушительный и потому зловещий, – я не сразу пришла в себя. Вскочила с кровати и замерла, нетвердо стоя на ногах, – заспанному, напуганному телу никак не давался прыжок от невинности сна к яви. Я почувствовала головокружение, пошатнулась, точно вот-вот потеряю сознание. В последнее время такое со мной, к сожалению, случается, это связано с моими Недугами. Пришлось сесть и несколько раз повторить себе: я дома, Ночь, кто-то колотит в дверь – лишь тогда мне удалось взять себя в руки. Нашаривая впотьмах тапочки, я услышала, как стучавший обходит дом вокруг и что-то бормочет. Внизу, в нише для электросчетчика, я держу газовый баллончик, который дал мне Дионисий на случай встречи с браконьерами – и я подумала, что этот момент настал. В темноте мне удалось нащупать знакомую холодную поверхность, и теперь, вооружившись, я зажгла свет на крыльце. Выглянула в боковое окошко. Снег заскрипел, и в поле моего зрения появился сосед, которого я зову Матохой[1]. Матоха придерживал руками полы старого тулупа – я иногда видела, как сосед возится в нем по хозяйству возле дома. Из-под тулупа торчали ноги в полосатых пижамных штанах и тяжелых горных ботинках.
– Открой, – сказал он.
Матоха с нескрываемым удивлением взглянул на мой летний льняной костюм (я сплю в той одежде, которую летом собирались выбросить Профессор с женой и которая напоминает мне о моде былых времен и годах юности, – это позволяет совместить Полезное с Сентиментальным) и бесцеремонно вошел в дом.
– Оденься, пожалуйста – Большая Ступня умер.
Потрясенная, я на мгновение утратила дар речи, молча надела высокие ботинки и сняла с вешалки первую попавшуюся флисовую куртку. Снег перед крыльцом в светлом пятне фонаря превращался в медленный, сонный душ. Матоха безмолвно стоял рядом со мной – высокий, худой, костлявый, точно фигура, намеченная несколькими штрихами карандаша. При каждом движении с него осыпался снег, будто сахарная пудра с «хвороста».
– Как это «умер»? – наконец выдавила я из себя, открывая дверь, но Матоха не ответил.
Он вообще неразговорчив. Наверное, у него Меркурий в молчаливом знаке, полагаю, что в Козероге, а может, в конъюнкции, квадрате или же оппозиции к Сатурну. Возможен также ретроградный Меркурий – тогда он предопределяет скрытность.
Мы вышли из дома, и нас сразу окутал хорошо знакомый холодный и влажный воздух, который каждую зиму напоминает о том, что мир не был создан для Человека, и по меньшей мере на протяжении полугода демонстрирует нам свою неприязнь. Мороз нещадно атаковал наши щеки, изо рта поплыли белые облачка пара. Свет на крыльце погас автоматически, и мы шли по скрипучему снегу в абсолютной темени, если не считать налобного фонарика Матохи, дырявившего эту темень в одной-единственной точке, которая передвигалась вместе с ним. Я семенила во Тьме за спиной Матохи.
– У тебя нет фонаря? – спросил он.
Был, конечно, но где именно, я смогу узнать лишь утром, при дневном свете. С фонариками всегда так – их видно только днем.
Дом Большой Ступни стоял несколько в стороне, выше других. Он был одним из трех, обитаемых круглый год. Только Большая Ступня, Матоха и я жили здесь, не боясь зимы; остальные закупоривали свои дома уже в октябре, сливали воду из труб и возвращались в города.
