Он чувствовал себя огромным котом, поймавшим мышку, которая впервые оказалась на взрослом празднике. Ведьмы в день новогоднего шабаша так сладки, так сладострастны и абсолютно беззаботны. От белоснежных тел ведьм исходит аромат колдовства, который щекочет нос ведьмакам, обещая шаловливое распутство. Их округлые бедра и мягкие груди дергаются, не попадая в такт общему ритму, скачут туда-сюда, и ведьмы сжимают ладошками и ногтями соски прямо на глазах у всех. Они прячутся, трут между ножек в ненасытной агонии, желая получить то, зачем пришли. Трудно быть ведьмой и не отозваться на зов, и еще труднее отказать деймону.
Мышка звучала мелодично, издавая томные «а, о, у». Гармоничные звуки сменялись ритмичными распевами. Они сыпались изо рта, срывались с губ в порыве эмоций полузабытыми заклятиями. Заговоры, просьбы, мольбы — все это ложилось на деймона, умоляя быстрее подвести черту. Чувственной крошке хотелось кончить. Требовалось, чтобы он управился до утра, до первого света, пока тьма скрывает их, позволяя быть собой. Он приложит все усилия, все силы…
Интенсивно входя в нее, он сочно ощущал ее магию. Каждый толчок вызывал в ней оглушительный стон. Охи мучительно срывались с зовущих губ в унисон его замиранию. С последующим грубым напором деймон вырывал из них легкий выдох, с оттяжкой на скользящее собственное вторжение. Затем пронизывающе замедлялся. Плавность менялась усиливающимися в погружении ударами. Он не желал покидать ее тут же, удерживался в ней, тер, дожимал, внедрялся, вдалбливался. И она от его настойчивости текла со свежей силой естественной смазкой, благоухала колдовской мятой. Он вонзался в плоть в повышенном возбуждении, опутывался ее поющим колдовством. Снова и снова. И не мог утолить голод ни самими движениями, ни ее запахом, ни фактом проникновения. Двигал с ненасытностью бедрами. Удар. Удар. Еще…
Девушка стонала, извиваясь в сильных руках. Её томное дыхание было частым и глубоким. Она не могла достичь кульминации. Как будто нарочно, эта ведьма, каждый раз стремилась к горячей плоти и тут же с силой отталкивалась. Её тело дрожало в сладостных судорогах.
Он мучил её до тех пор, пока на горизонте не заалели первые солнечные лучи. Когда все разошлись, а священный, пылающий синим пламенем костер угас, превратившись в холодную золу, разнесённую по белому полю, Деймон знал, что не отпустит эту крошку, даже если она будет умолять, плакать и просить его об этом. Он пришёл сюда не за этим.
Лишь с первыми лучами зари, обжигающими её маленькие розовые пальчики ног, он вошёл в неё в последний раз. Он ждал. Она подтянула ноги и полностью раскрылась перед ним. Её крик был восхитительно разгорячённым. Он расширился в ней, насколько мог, яростно толкнулся, наполняя её всем собой, и щедро излился. Поняв, что не насытился, он исступлённо зарычал.
Ведьма вскрикнула от ужаса, осознав, что он оставил на её нежной коже метку — постыдный ожог. Он словно впечатал себя в неё.
Ему было всё равно, даже если она не сможет сидеть на попе пару недель. Это было даже забавно. Если кто-то увидит её аппетитные булочки и спросит, что это за румяная прожарка на её белой коже? Ожог ведьмака?! Ай-ай-ай, какой позор! А уж если она любительница не только классики, тем более…
Она кончила исступлённо, вслед за ним. Её нежные стоны звучали как музыка и награда за его усилия. Затем она покинула его. Ведьмы в экстазе падают на землю предков, в страну ведьм, на чародееву гору, где любое дуновение приносит наслаждение. Там нет ориентации в пространстве и времени. Её не будет не меньше четверти часа, и этого времени ему хватит, чтобы уйти. А она, даже если постарается, не сможет ничего вспомнить. Ничего, кроме того, что он был с ней.
