Емеля топил педаль газа своего
джипа, стараясь скорее вырваться из удушающей жары белокаменной.
Сергея, водителя, он отпустил ещё в обед, потому что по пятницам,
если не было срочных дел или рабочих поездок, предпочитал сразу из
офиса уезжать на дачу в “Заречный”. Пробки на дорогах настырно
противились, будто Москва не хотела расставаться, заставляя Емелю
психовать ещё сильнее. В последнее время он стал замечать у себя
признаки синдрома хронической усталости, что копилась в нём годами.
Емеля ходил вечно злой и всем недовольный, срывался на подчинённых,
а после, выпив пару чашек чёрного, как нефть, кофе испытывал
угрызения совести. Извинялся, конечно, в присущей ему манере,
потому что умел признавать ошибки и от других того же требовал.
– Задолбал Оборинский
спермотоксикоз. Может, поговоришь со своей Натальей? Девчуля она
видная. Путь даст уже шефу. Или отсосёт… Что ж он так мается.
– Да чего разговаривать, думаешь,
она не дала бы? Так и не только Наталья готова постараться для
Емельян Павловича… Тут скорее вопрос в том, захочет ли он…
– Э-э-э… это сейчас намёк на то, что
у него не спермотоксикоз, а недоебит?
– Кто его знает. С таким-то
сыночком…
Разговор между начальником юротдела
и главбухом, случайно подслушанный Емелей, сорвал последние клеммы
сдержанности и потушил всякое сожаление: пользуясь своим
руководящим положением, он взъебал всех так, припомнив результаты
недавней аудиторской проверки, что главбухшу потом корвалолом
отпаивали.
– Меньше языком чешите в рабочее
время, Эльвира Тимофеевна, да больше делами занимайтесь, желательно
согласно должностной инструкции, – вместо ожидаемого всеми
“извините” резюмировал повелительным тоном Емельян Павлович, – а то
следующий аудит не переживёте.
Камня за душой он держать не умел,
резал правду-матку сразу, потому считался вспыльчивым и негибким.
Но и поощрял Емеля за заслуги от всего сердца, не зажимая ни добрых
слов, ни денежного вознаграждения. Оттого люди уходили от него
редко, привыкнув к Оборинскому методу ведения дел и специфической
манере речи, в которой было больше от провинциально-маргинального
конца прошлого века, чем от интеллигентно-столичного
настоящего.
По большому счёту эти двое
переживающих за эмоциональное и сексуальное здоровье дражайшего
начальника не так чтобы были неправы. Тосковал от одиночества Емеля
в последнее время сильно, отчего и настроение портилось, усугубляя
тяжесть характера. Гришка теперь в квартире отца практически не
появлялся, полностью перебравшись в Лёнину каморку. А ведь Емеля
намекал им, что стоит нормальное жильё купить – на хрена ж на
съёмном жить и чужим людям деньги отстёгивать? Помнил он этот
разговор хорошо. Лёнька, догадавшись, к чему Емельян Павлович
ведёт, сразу насупился, Гришка заскакал около него, отцу родному
выговаривать начал, чтобы не лез, не указывал, им и так хорошо.
– Гри-иш, – заговорил наконец Лёня.
Голоса он не повышал, только имя сына смешно, протяжно так произнёс
на деревенский манер, и Гришка тут же сбавил обороты. Лёня
приосанился, собрался с духом и продолжил: – Емельян Павлович,
спасибо вам. Прежде всего за поддержку. Это очень важно, когда по
жизни есть те, кто за тебя горой и готовы помочь. – Кашлянул,
переступил с ноги на ногу. – Мы, если решим, первым делом к вам,
обязательно к вам. Но пока сами… Так ведь правильно, чтобы с нуля и
вместе…
“Вот ведь повезло оболтусу моему.
Откопал жемчужину в навозе,” – подумалось Емеле в тот самый момент.
Да Гришка и сам это знал, не зря же так глазами блестел, глядя на
Лёню, да за жопень его каждый раз лез жамкнуть, считая, что отец не
видит. Отец, может, и не особо желал эту гомосяцкую нежнятину
наблюдать, но со временем выработалась привычка не обращать
внимания и не реагировать на Гришкины выходки. Лёня за
порядочностью следил ревностно, старательно, но не грубо, пресекал
его прилюдные поползновения и блокировал внезапные любвеобильные
порывы. Зато за закрытыми дверьми он, видимо, не сдерживался: драл
Гришку так, что Емеля пару раз, когда те оставались с ночёвкой на
даче, готов был вломиться в их спальню, решив, что сына нужно
спасать. Крепился, брал первую попавшуюся в баре бутыль и уходил в
беседку, что смастерил своими руками на заднем дворе участка,
глотал алкоголь, не замечая вкуса, и пытался понять, где ж так
нагрешил и за что ему такое – знать, как твою кровиночку еб… Даже в
мыслях у Емели язык не поворачивался закончить фразу. А видя поутру
довольную и, главное, светящуюся от счастья физиономию отпрыска,
Емеле приходило осознание, что неважно, кто, кого, чем и куда.
Любовь, особенно если взаимная, – это же отношения между двумя
людьми, а не совместный проект по соответствию ожиданиям
родственников, государства и общества в целом. Потому, пусть себе
ебу… Нет, всё равно пока не получалось…
