– Перчатки в крови.
Она подняла руки и посмотрела на них – она смотрела сквозь них.
Голос ее был мягким, но напряженным.
– Кровь на его руках.
Ее собственные руки были чисты и очень бледны.
Ее муж подался вперед с заднего сиденья патрульной машины.
– Мэри?
Она не откликнулась.
– Мэри, ты меня слышишь?
– Да.
– Чью кровь ты видишь?
– Точно не знаю.
– Кровь жертвы?
– Нет. Дело в том… это его собственная кровь.
– Убийцы?
– Да.
– У него на руках его собственная кровь?
– Именно, – сказала она.
– Он ранил себя?
– Но не сильно.
– Сейчас?
– Не знаю.
– Попробуй проникнуть внутрь его.
– Я уже это сделала.
– Проникни глубже.
– Я не читаю мысли.
– Знаю, дорогая. Но ты очень к тому близка.
Испарина придала лицу Мэри Берген сходство с покрытыми керамической глазурью ликами алтарных святых. Ее гладкая кожа светилась в зеленом свете приборной панели. Темные глаза блестели, но взгляд был отсутствующий, пустой.
Вдруг она наклонилась вперед и задрожала.
Сидевший на месте водителя шеф полиции Харли Барнс обеспокоенно отодвинулся, вцепившись огромными руками в руль.
– Он отсасывает рану, – произнесла она. – Отсасывает свою собственную кровь.
После тридцати лет службы в полиции Барнс не предполагал, что его можно чем-то удивить или испугать. И вот всего за один вечер он не раз испытал удивление, не говоря уже о том, что сердце его учащенно колотилось от страха.
Укрытые в тени деревьев улицы были знакомы ему так же хорошо, как контуры его собственного лица. Однако в этот вечер, под проливным дождем, они, казалось, таили какую-то угрозу. Скользя по мокрой дороге, зловеще скрежетали покрышки колес. С глухим шумом, подобно метроному, двигались «дворники» на ветровом стекле.
Вид у женщины, сидевшей рядом с Барнсом, был совершенно отрешенный. Однако ее облик вызывал менее тревожное чувство, чем те перемены, которые благодаря ее присутствию произошли в патрульной машине. По мере того как она входила в транс, влажный воздух прояснялся все больше и больше. Барнс был уверен, что это ему не показалось. Привычный шум бури и звук движущейся машины перекрывались постоянно повторявшимся тихим бормотанием. Он чувствовал, что от этой женщины исходит радиация какой-то неописуемой силы. Барнс был здравомыслящим человеком и уж совсем не суеверным, однако никак не мог отделаться от этого чувства.
Она наклонилась вперед, насколько позволял привязной ремень, затем обхватила себя руками и застонала, будто кто-то сделал ей больно.
Макс Берген, приподнявшись с заднего сиденья, дотронулся до нее.
Что-то тихо пробормотав, она несколько расслабилась.
Его рука выглядела огромной на ее изящном плече. Он был высоким, грубосколоченным, с хорошо разработанными мускулами и резкими чертами лица. Ему было сорок, на десять лет больше, чем его жене. Более всего привлекали внимание его глаза – серые, холодные, лишенные малейшей искорки теплоты и юмора.
Шеф полиции Барнс никогда не видел его улыбающимся. Было ясно, что Берген питал к Мэри сильные и сложные чувства, а к остальному миру не испытывал ничего, кроме презрения. Так по крайней мере казалось.
– Поверните у ближайшего угла, – проговорила женщина.
Барнс вежливо перебил ее:
– Направо или налево?
– Направо, – сказала она.
По обе стороны улицы были расположены тридцатилетней давности дома, украшенные лепниной, главным образом в калифорнийско-испанском стиле. Желтый свет слабо мерцал за занавесками, задернутыми на окнах, чтобы укрыться от пронизывающего холода промозглого декабрьского вечера. Эта улица была намного темнее той, с которой они только что свернули. Уличные фонари стояли только по углам, а между ними заполняли пространство темно-лиловые тени, еще более сгустившиеся от дождя.
