Проспекция[1]
(охватывая и обобщая)…
Рассчитывая на будущее, мы предъявляем к нему претензии. И обижаемся, если оно не оправдывает наших надежд.
Очевидно, это такое свойство возраста – окружающую обыденность начинаешь ценить более чувственным пониманием… особенно в плане того, что касается приятных и даже неприятных явлений природы. Созерцанием.
Но в остальном – следствием жизненного опыта, когда голос разума, окончательно заразившись болезнью цивилизованности, демонстрирует мир таким, где выражать свои эмоциональные переживания давно уже было не в ходу, не в моде, а в моде был снисходительный цинизм. Ты… ты просто бравируешь – мол, тебя на мякине не проведёшь, и ты весь такой из себя продуманный, умудрённый, знающий… и всё у тебя схвачено и всё получается.
И это наряду-то с неожиданными приступами сентиментальности (возрастными?), которые на людях подавляешь уж тем более, а наедине не без труда.
Что ж… безотносительно других интерпретаций корни этой выставляемой прозорливости и предприимчивости, конечно, лежат в биологической конкурентности… как перед «своими», так и, тем более, оглядываясь на оппонентов и противников.
Или вот пожалуйста – другой посыл: ты пофигист и идёшь по жизни легко, переступая через лужи… и людей. Хотя это больше удел юнцов, мажоров-бездельников или вовсе маргиналов.
– Какой-то неудачный, вылущенный психоанализ, – человек в кресле на миг прервал течение мыслей, сменил позу, усевшись поудобней.
Закурил… Рассуждения потекли вольно, вновь примерил их на себя…
Сентиментальность в его категории вообще противопоказана… ну, если только потом, перед хроникёром-журналистом. Если вообще до этого дойдёт.
А предательский пофигизм вылезает наружу от слабости, когда как бы ты ни бился, пытаясь претворить задуманное в деле «сохранить Союз в равновесии…», а всё одно – что та рыба об лёд.
Отсюда и это наше «эх, напиться и трын-трава не расти!»…
…Как будто похмельное утро будет мудреней пьяного вечера.
Впрочем, и «цинизм» и «пофигизм» – всё это фасад! Эдакий защитный панцирь – не пустить посторонних в помыслы, в душу.
На людях же надо показывать гранитную уверенность.
Это бравада!
Ничто так не поднимает вожака и правителя в глазах подчинённых и электората, как бравада.
Ему же… отвыкнуть смотреть на события с позиции капитана 1-го ранга, и вообще военного моряка, давалось нелегко.
Нелегко, и не желая того, всякий раз, внутренне сопротивляясь фигуральному ярлыку – «политик», презирая само слово и всё, что с ним связано.
Существовало и другое – за дверью персонального кабинета, в кресле за высокоранговым столом, уставленным десятком рабочих телефонов прямых линий с министерствами, проглядывалось другое крепкое и импонирующее слово – «хозяйственник».
Но и оно являлось лишь проформой, отражением куда как более серьёзного и окончательно значимого – «хозяин».
Вот только чтобы соответствовать ему, надо по меньшей мере быть Сталиным. Подняться до этого уровня. Хотя и «вождь народов» был далеко не безупречен, совершив немало ошибок.
«Интересно, а Сталин, тот, что Иосиф Виссарионович… наверное, тоже бравировал, держа и лицо, и позу… в своём неизменном военном френче, со знаменитой и немного пижонской трубкой.
Уж, по крайней мере, и если верить всяким либералам-журналюгам – „тиран“ до чёртиков был закомплексован страхами покушений и переворотов. А стало быть, так или иначе, был не уверен в себе».
Ему вдруг пришло в голову, что Советский Союз, люди этой страны, их жизнь, их ценности – всё, что его окружает, принимаются им только с позиции «просроченного долга». И не для этого поколения (хотя это поколение его родителей), а тех дедов, тех постаревших женщин, которые выиграли Большую войну и которые заново подняли страну из разрухи. Вот, наверное, ради них.
