Звук разбившейся посуды раздался эхом
в ушах. Черт, это была моя любимая кружка. Кажется, мне подарили
её, когда я еще верила в Санту и Байку, живущего под моей кроватью.
Сестра частенько пугала меня, говоря, что, если ночью я резко
проснусь, то это значит, что на меня кто-то пристально смотрит. А
это может быть никто иной, как Байка, — существо, питающееся
глазами маленьких девочек.
Сейчас, это все не пугает, но в детстве, стоило мне проснуться
посреди ночи, как я сразу начинала звать родителей, боясь хоть на
секунду распахнуть глаза.
Но, в данный момент, говорим не об этом.
— Чарли! — маме, видимо, уже в край надоело то, что мои
руки растут не из того места, но я не нарочно это делаю. Сама
иногда поражаюсь своей неуклюжести. Особенно в последнее
время.
— Прости, — роняю, наполняя это слово притворным чувством
вины, которую не ощущаю.
Опускаюсь на колени, начиная собирать осколки. Женщина качает
головой, стоя у кофемашинки:
— Дорогая, я сколько раз просила тебя быть
внимательней, — наливает свой кофе, чтобы взбодриться, хотя
всю ночь не спала, ведь работы слишком много. — Боже, скоро я
буду прятать от тебя весь фарфор и, — махнула рукой, поднося
чашку к ярким губам, — и прочую стеклянную дребедень, —
задумалась. — Хотя, вазу, что подарила твоя бабушка, можешь
взять и хорошенько с ней поиграться. Она мне никогда не
нравилась.
Я усмехаюсь, когда мать широко улыбнулась мне, ведь на кухню зашел
отец, поправляя рубашку и растрепанные волосы, стоявшие
«торчком»:
— Эта китайская ваза стоит кучу денег, — женщина смеется,
когда он целует её, продолжая. — И моя мать подарила её от
чистого сердца.
Я корчусь, когда осколок, подобно занозе, вонзается в кожу пальца.
Поднимаю руку, уставившись на кровь, выступающую на
поверхность.
Дверь на кухню вновь распахивается. На этот раз вбегает сестра, по
обычаю, одетая так, словно собирается пройти по красной дорожке, а
не в школу.
— Доброе утро, — целует мать и отца в щеку, и те отвечают
ей: «Доброе, милая», — одновременно, ведь так начинается
каждое наше утро.
Зои, сестра моя ненаглядная, хлопает глазами, взглянув на
меня:
— Что на этот раз? — спрашивает, поставив кожаную сумку
на стол, ища в ней, дайте, угадаю, зеркальце, чтобы перед выходом
подпудрить носик. Это как какой-то странный ритуал.
— Кружка с покемоном, — отвечаю, на что Зои
улыбается:
— Что ж, давно пора было от неё избавиться, — наигранно
задумалась. — Чарли. А может, это знак с выше, что пора
взрослеть.
Я выпрямляюсь, вставая на ноги, и пускаю смешок, убирая выпавшие на
лицо локоны волос:
— Ха-ха.
Сестра берет сумку, с улыбкой демонстрируя мне свой язык. Я
удивляюсь:
— И кому это еще «взрослеть» пора? — иду к урне, чтобы
выбросить осколки.
— Я уже взрослая, — оборачивается, щуря глаза и шепча.
— Во всех смыслах этого слова.
Я широко улыбаюсь, когда она мне подмигивает, отворачиваясь:
— Увидимся, — бросает родителям, которые начали трещать о
работе.
Иногда я поражаюсь, что люди могут так сильно «любить» свою работу.
Или же, они просто одни из тех занятых людей, что не могут найти
себе другое увлечение, кроме как рыться в стопках бумаг и разбирать
счета.
Сую кончик пальца в рот, направляясь к двери:
— «Пхка», — выходит иное слово, ибо бубню под нос.
— Не соси пальцы, дорогая. Зои права. Пора взрослеть, —
мама вздыхает, когда я оборачиваюсь, бросая ей с сарказмом:
— Ха-ха.
Жить за счет сарказма: могу, умею, практикую.
Оборачиваюсь, когда дверь опять же открывается, и мне приходится
отступить, чтобы высокий парень, мозолящий мне глаза каждый Божий
день, смог войти, даже не уступив даме дорогу. Что ж, истинный
джентльмен из него не выйдет.
Он изогнул бровь, потирая мятые после сна щеки, и взглянул на меня,
моргая:
