Борис Алексеевич Каверзнев, невысокий крепкий мужчина семидесяти четырех лет (язык не поворачивается сказать – старик) утром, не слишком ранним, вышел на любимое свое место возле кострища в самом дальнем углу сада. Там высилась древняя исполинская береза с расщепленным молнией стволом, да вольно произрастал кустарник смородины, за которым никто не ухаживал. Подойдя ближе, он по привычке взглянул на угол забора, и настроение его явно испортилось.
– Ну, блин, достали, хоть железом от них огораживайся, – обращаясь к самому себе, недобро нахмурив брови, произнес Борис Алексеевич. – Какого же черта им надо?
Участок Бориса Алексеевича, расположенный в одном подмосковном поселке при городе-спутнике, назовем его, по аналогии с классиками, Н-ск, раскинулся на без малого тридцать соток. Территория изрядно заросла некультурными растениями, но в целом хозяином была ухожена, любовно возделана, убрана и благоустроена. Только в глубине, там, где две плоскости покосившегося черного забора пересекаются под острым углом, царил беспорядок – здесь Борис Алексеевич не работал, ничего не окультуривал, просто отдыхал. Жег прелые листья, разный мусор, принимал друзей, и в одиночестве часто сиживал на полусгнившем стуле, глядя на огонь и поднимающийся к самым верхушкам столетних деревьев сизый дым. Ему было хорошо здесь, среди крапивы, высокой, как бамбук, рядом с самым старым на участке деревом, на окраине его мира, бескрайнего, как у любого человека, в стране, где о простом, не скачущем по телеэкранам представителе населения все давно уже забыли, а он, каналья, все чего-то требует, всё живет и живет…
Однако, в последнее время, примерно месяц назад, стал Борис Алексеевич замечать, что на его территорию вторгаются по ночам, летом, незваные гости. То пустую бутылку он в кустах находил, то окурок сигареты не пользуемого им сорта, то вообще непотребные изделия… Кто-то повадился пировать на его кострище, прожигать на его любимом пятачке почти дикой природы молодость эпохи социалистического декаданса. Бориса Алексеевича это обстоятельство, конечно, раздражало, и пару раз он устраивал засады с ремнем и дубиной за кустами смородины, но никого не прищучил. То ли гуляки нутром чувствовали, что их ждут, то ли ему не везло, но две ночи он провел в темной влажной тишине сада напрасно. В конце концов, Борис Алексеевич смирился, успокоился. Огороды не грабили, сарай не вскрывали, аккуратно тушили огонь после ночных оргий – пусть бесятся, время такое, спасибо, что из пулемета по окнам не садят…
Но в этот раз он конкретно рассердился. Лень им, видишь ли, стало через забор перелезать! Взяли, гады, и две широких доски выломали. В заборе, у самого угла, зияла огромная, светлая на фоне черного старого дерева, бесстыдная дыра.
– Ну, блин, – еще раз произнес Борис Алексеевич, качнув головой, и отправился в дом.
Он вернулся на потухшее кострище, держа в руке бутылочку изобретения господина Смирнова, ноль тридцать три литра волшебного напитка, и маленький граненый стаканчик. Под мышкой он сжимал целлофановый пакет с куском замечательного, недавно приобретенного свежего сала, и полбуханки черного хлеба.
Борис Алексеевич вонзил в землю покосившиеся ножки старого стула, разложил на маленьком раскладном столике, на чистой оберточной бумаге, хлеб, сало, нож. Не спеша, основательно, откупорил бутылку, наполнил стаканчик, нарезал сало. С досадой взглянул на прореху в заборе. Он обязательно заделает ее, быстро и качественно, но чуть позже. Сейчас он будет снимать стресс, отдыхать. Жена уехала на базар и вернется к обеду, если не позже, кот накормлен, и никто не сможет помешать ему.
Он выпил, с аппетитом закусил, посидел, глядя в расщелину, повторил. И, как всегда, когда Борис Алексеевич расслаблялся так в одиночестве, на него нахлынули воспоминания, которые все реже посещали его в другое время, но все ярче становились в минуты российского катарсиса. Он смотрел на угли потухшего костра, на некрасивую, изъеденную оспой времени березу, на кусты смородины, но видел совсем не то. Он вспоминал жизнь, о которой никто не знал и даже не догадывался, которую он сам, с годами, считал чем-то сродни болезни, бредом одиночества. Действительно, странные у него были воспоминания…
