Лондон, лето 1819 года
Софи внимательно оглядела свою жертву. Жирный мопс лежал посередине огромной зеленой бархатной подушки, занимавшей самое лучшее место у камина в малой гостиной леди Минни, которую втайне от хозяйки дома назвали гостиной Мармадюка.
– Мы здесь одни, Мармадюк, и я не отступлю.
Никакой реакции. Грузное тельце даже не шелохнулось. Софи знала, что пес не спит, потому что он лежал с открытыми глазами. Однако, судя по их жабьему взгляду, неподвижно устремленному на обои, расписанные красно-золотым узором, и недружелюбно повернутому в ее сторону заду, он, похоже, пребывал в нирване.
– Все очень просто, Дюк. Или ты пойдешь со мной на прогулку, как прописал доктор, или тетя Минни посадит меня в первый же экипаж до Эштон-Коув, и мне придется отправиться домой. А я совсем не хочу домой. Возможно, для Августы или Мэри это был сущий ад, но для меня – даже если я не смогу познакомиться с Лондоном – настоящее блаженство побыть одной. Никто меня не критикует и ничего от меня не ждет, если не считать, конечно, ежедневного сеанса чтения вслух. Ты, очевидно, не имеешь ни малейшего представления, что значит жить в маленьком домике с девятью родственниками, не говоря уже о папиных прихожанах, большинство из которых убеждены, что я слабоумное дитя, тайно подброшенное в дом эльфами. Теперь ты понимаешь, почему мне нужна твоя помощь?
Пес приоткрыл пасть и высунул розовый язык. Софи знала, что он понятия не имеет, о чем она говорит, и едва ли мог смеяться над ней, если собаки вообще умеют смеяться. Честно говоря, она сама могла бы посмеяться над собой, если бы все не было так грустно. Когда настала ее очередь ехать в лондонский дом тети Минервы Хантли, она пришла в неописуемый восторг, несмотря на жуткие рассказы старших сестер и братьев об их пребывании в Лондоне. Им запрещалось ходить дальше парка на противоположной стороне улицы, разговаривать с кем бы то ни было, кроме слуг. В то время как в остальной части дома тети Мин-ни что-то праздновали, они должны были довольствоваться скудной едой у себя в комнатах и уже через несколько дней отправлялись назад домой. Ни один из них не продержался здесь дольше недели. И ни одному из них, даже кузену Артуру, не удалось поладить с Мармадюком.
Ламбет, исполненный сочувствия дворецкий тети Минни, сообщил Софи, что два других, не столь любимых мопса из тетушкиного зверинца вполне покладисты, но ни один человек в доме не смеет приближаться к Мармадюку из-за его способности издавать такие душераздирающие звуки, что последний слуга, попытавшийся вывести его на прогулку, был немедленно уволен. Софи понимала, насколько ничтожны ее шансы, но помимо своих собственных соображений она действительно считала, что прогулка пойдет Мармадюку на пользу.
– Я не хочу сказать, что ненавижу Эштон-Коув, Дюк, – пояснила она, глядя на круглый зад Мармадюка. – Но факт есть факт. Я не особенно нужна своей семье. Августа постоянно твердит, что единственная польза от меня в папином приходе – это мое умение ладить с чудаками и животными, поскольку у нас много общего, но даже это не извиняет моих странностей. Теперь я здесь, в Лондоне, в обществе собаки и чудачки затворницы – да простит меня тетя Минни – и ничего не могу добиться. Если бы ты сделал над собой хотя бы маленькое усилие, я смогла бы доказать, что от меня есть прок. Если мне удастся доказать тете Минни, что я действительно помогаю тебе выполнять предписания доктора, я смогу еще немного пожить здесь и, возможно, даже посмотреть город. Что скажешь, мой маленький герцог?
