Атэ пригубил из хрустального кубка, изрезанного золотым узором, редкое красное вино и снова посмотрел на Калена.
— А помнишь, как мы вошли в освобождённую Астарту?
Ведьмак, сидевший напротив него, улыбался. Волосы его — всё такие же чёрные и густые, как и в прошлую их встречу, падали на широкие плечи мягкой волной. Мощная грудь мерно вздымалась при каждом вздохе. Прикрыв глаза, Атэ мог расслышать, как мерно, будто колокол в обедню, бьётся сильное и молодое сердце отставного солдата. Кален улыбался, и при каждом движении его губ по телу Атэ разливалась приятная нега. Атэ мог бы не один вечер молча сидеть рядом со старым другом и просто смотреть на него, не вслушиваясь в слова. При этом его суровые черты против воли разглаживались, и если бы он увидел себя в зеркале, то понял бы, что в присутствии Калена и сам становится на двадцать лет моложе.
— Ты нашёл себе место в новом мире, — сказал Атэ, усилием воли стирая улыбку с лица. Он в очередной раз напомнил себе, зачем пришёл сюда, но попытка оказалась неудачной.
— Место? — улыбка Калена стала растерянной. — Ты об этом?
Маг обвёл рукой уставленную дорогой мебелью залу. Только теперь Атэ заметил, что все предметы здесь трофейные. Отчего-то его пробрала невольная дрожь. Он снова пригубил вино, но стало только хуже — будто удар молнии пронзил его от затылка до самых пяток. Он вспомнил, откуда ему знаком этот тонкий вкус — в самые последние дни, когда они с Каленом, как обычно, в авангарде наступления, вошли в замок Брен Хисалет, они нашли в тронном зале лишь мёртвое тело Мериль Асанты — одной из Семи. Женщина, которой было не более тридцати, сидела на каменном троне, впившись тонкими пальцами в деревянные подлокотники. Лицо её иссохло, будто у столетней старухи, но голубые глаза были открыты и по-прежнему смотрели в сторону дверей — Мериль не сдала бы замок и теперь, но собственная магия убила её раньше, чем каратели Магистории.
Тогда Атэ стало тошно. Он встречал эту женщину. Он видел её на балах. Пару раз она даже побывала в его постели. Он бы преувеличил, если бы сказал, что любил её или хотя бы хорошо знал. Но он помнил рыжие пряди, разметавшиеся по лазурной простыне, и улыбку на скуластом лице, похожую на проблеск пламени в ночной тьме.
А теперь она была мертва… Ничего неожиданного. Мериль могла быть права или виновата, но она никогда не сдавалась. И она умерла непобеждённой.
Атэ помнил, как схватил с одной из тумб бутылку и приложился к горлышку, не думая о том, что это вино могло стать последним спасением Мериль от плена. Он пил и пил, пока последняя капля не упала в его горло, а затем поднял глаза и увидел перед собой смеющегося Калена. В руках друга была такая же бутылка. Не допив до конца, он утёр рукавом губы и отбросил сосуд в сторону. Затем молниеносно приблизился к Атэ и, схватив его за локти, крепко сжал.
— Мы победили, — сказал он чётко и ясно, но, как и теперь, Атэ не слышал его слов. Перед глазами его всё стояло высохшее лицо старухи, некогда звавшейся Рубином Атоллы.
***
Атэ с трудом вырвал сознание из когтей воспоминаний. Вечер стремительно растерял всю свою прелесть. Он медленно, стараясь преодолеть дрожь в непослушных пальцах, поставил бокал на стол.
— … тогда была жизнь, Атэ. Тогда мы знали, за что сражаемся.
Расфокусированным взглядом Атэ посмотрел на старого друга. Похоже, тот говорил уже довольно долго — он так же не нуждался в слушателе, как Атэ — в рассказчике. Опустив руку ниже подлокотника кресла так, чтобы Кален не мог видеть сжатый кулак, Атэ впился острыми ногтями в ладонь.
«Я клинок бесцветного света, — прошептал он мантру, с которой начинал каждый новый день, — моё тело — орудие света. Мой голос — голос света. Мой разум — гарда клинка».
