ВОЙНА-КАК ЧУМА…
Анохин вытащил из нагрудного кармана узкую плитку, разломил на три равных куска – держи Ваня! И Джеку порция, как равному. Ешь! – он сунул кусок шоколада в темноту, откуда сверкнули два глаза, шершавый язык слизнул шоколад с руки, послышался хруст.
– Хрустит-то как! – Иван осторожно глотал сладкие кусочки, предварительно растапливал их во рту, – будто на весь лес слыхать. Любишь сладости, как девчонка?
– Нет, – Петр усмехнулся в темноте белой полоской зубов, – это чтоб на курево не тянуло. Бросить хочу, а душа тянет. Тут шоколад и спасает. На всякую болячку есть свое средство. Странный ты парень, Иван, вот уж две недели в наряд ходим вместе, а ты все молчишь! Неразговорчив.
– Такая служба! Слушать надо.
– Ты лес знаешь, охотником раньше был?
– Был. У нас в селе, поди все охотники. Сперва с отцом ходил, потом и сам.
– Где это?
– Западная Сибирь, к северу от Тобольска. Леса там густые, дичи мною, и птицы летом на болотах. Раздолье.
Он лег на спину, разглядывая черное звездное небо, потом искоса глянул на своего напарника. Тот лежал в траве, подперев голову левой рукой, задумчиво откусывал зеленый стебелек, смотрел вниз. Там, метрах в ста от вершины лесистого холмика, где Иван и Петр находились в дозоре, темнела река, за которой начина¬лась западная, немецкая часть Польши. – Сдается мне, где-то видел я твое лицо, а где – не помню. Шрам этот, на щеке, откуда у тебя?
– Это грехи юности. Мне тогда было, как и тебе сейчас, лет двадцать. Добровольцем я был, в царской армии, против немца мы стояли в Пруссии. Ночью из разведки возвращались, трое старых солдат и я, зеленый еще был, новобранец. Задание выполнили, а по пути домой наткнулись на немецкий блиндаж. Мои товарищи ползком, в сторону, а меня любопытство одолело. Подполз, смотрю – окопчик, в нем Дверь приоткрыта, из блиндажа музыка – кто-то на губной гармошке играет. Я только нос в дверь сунул, в руке гранату приготовил, а оттуда кто-то меня штыком по морде полоснул. Немецкий штык обоюдоострый.
– Сиганул я из окопчика, и успел в дверь гранату швырнуть, а там у них, видать, ящики с гранатами были. Весь блиндаж на воздух влетел. Скажу я тебе, много видел на войне, но в тот раз напугался до потери сознания. Догнал своих, хотели уж идти искать меня.
Они мне прямо в поле, под луной, надавали тумаков, избили основательно. Потом командир роты дал еще пять суток карцера за нарушение дисциплины…
– А за блиндаж?
– За блиндаж отдельным порядком, Георгия 3-ей степени получил, но сохранил шрам и страх в душе. На войне всякое бывает.
– Слышь, Петр, я два года здесь прослужил, были у меня разные напарники. Только не пойму, зачем мы с тобой эту нору целую неделю копали? Мозоли до сих пор болят! Начальнику не сказал я, но ты мне скажи, какой толк в этой норе? Лес густой, наш лес, каждый бугорок знаем…
– Это старая привычка, с прошлой войны осталась. У нас часто снарядов не было. Немец сыплет снаряды, куда деваться! Сидим в окопах, земля спасает, а если снаряд в окоп угодит – каюк тебе, не воскреснуть. Голь на выдумки хитра, сам знаешь. Стали мы из окопа вбок норки рыть, там и в дождь сухо, и тепло. Натянешь шинель на нос и спишь спокойно, а наверху артподготовка идет, земля дрожит, но два метра никакой снаряд не пробьет…
– А зачем, зачем? – улыбнулся Иван, – войны никакой нет! От винтовки нора не нужна.
– Войны нет, это верно, – Петр оглянулся на него в темноте, снова перевел взгляд на реку, – только гарантий у нас нет, что однажды вместо пули сюда снаряд не прилетит. Чтоб победить, нужно быть живым, а чтоб быть живым, нужно уметь вовремя отступить, если выхода нет. Умереть всегда успеешь и умирать на¬до со смыслом. Ничего хуже нет глупой смерти. Вот, смотри, с нашего холмика видать реку, пойму на той стороне, почитай километров на пять, да лес на нашей стороне видать на километр в обе стороны.
