Пусть же дьявол ликует,
Как еще никогда;
Древний хаос бушует,
И пылает вражда;
Пусть любовь холодеет,
Каменеют сердца,
— Кто любить еще смеет,
Тот люби до конца.
"Пусть же дьявол ликует...", Дмитрий
Мережковский
Пролог
Он носит маски, не
снимая,
Но во тьме
ночной
Желаю, глупая, понять
я,
Кто ж он, мой
король.
Он засмеётся и
поправит:
«Я император,
Кара».
Меня склониться он
заставит,
А я буду и рада.
Его чудовищем все
кличут,
Но сердце
говорит,
Что там под маской король
прячет,
То, что мне
благоволит.
Сижу на троне, а он
рядом,
И сердце моё
стучит,
Отравленное сладким
ядом,
Оно о любви
молит.
Возможно, мне не следовало этого говорить. Ни этого, ни всего
того, что я сказала в дальнейшем. Но…
- Если ты не уберёшь от неё руки, чёртов ты кусок дерьма, то я
откушу тебе голову и насажу её на ограду возле лагеря!
Томас оскалился.
- Твоему брату это не понравится!
- А мне не нравятся твои поползновения, - отрезала я. – Ещё одно
слово, и я буду считать, что ты бросил мне вызов.
- Малышка Кароль сможет сопротивляться?
- Она сожрёт тебя заживо, псина!
- Такая же псина, как и ты! – бросил Томас, но, наконец, отошёл
от привязанной к дереву девчонки. – Какая тебе вообще разница, что
с ней будет?
- Мы не звери, Томас, - напомнила ему я, убирая кинжал, который
всё это время держала наготове. – И они нам не враги. Она так
точно.
- Ты будешь утверждать то же самое, когда одни их воины будут
трахать тебя и других наших девиц, а другие убивать мужчин? – зло
выплюнул мне в лицо бывший деревенский кузнец, а ныне – человек,
что принимает волчье обличье. Наши создатели обозвали его, меня и
нам подобных оборотнями.
- Свали, пока я тебя не убила!
Томас вновь оскалился, но, перекинувшись в волка, скрылся между
деревьев. Я какое-то время пронаблюдала за его серой грязной
волчьей шкурой. Убедившись, что он действительно убрался восвояси,
я подошла к пленённой девчонке.
- В порядке? Он успел что-то сделать?
Она помотала головой. Я оглядела её с головы до ног: на скуле
синяк, рыжие волосы похожи на пакли, одежда грязная, словно её
тащили по земле, и я не удивлюсь, если так и было. Голубые глаза
смотрели на меня с недоверием, но хоть ужаса в них не было.
Девчонка не знала, чего от меня ждать. Что уж говорить: я сама не
думала, что буду кого-то сегодня спасать.
- Если я тебя сейчас освобожу, сумеешь добраться до своих? –
спросила я, вынимая кинжал. Пленница, увидев блеснувшую в моих
руках сталь, сглотнула и снова помотала головой:
- Я потеряла ключ, когда меня поймали…
Я пригляделась к её одежде, пытаясь мысленно очистить её от
грязи и зашить образовавшиеся дыры. Моё воображение нарисовало
длинное голубое платье, красивое и из дорогой ткани. Простые
девчонки таких не носят. И в паршивую осень такие не греют.
- Ключ? Что за ключ? – уточнила я, зайдя ей за спину, чтобы
разрезать верёвки на запястьях. Хотя она меня не видела, соизволила
ответить:
- Мой путь домой.
Ответ бесполезный и бессмысленный.
- Что же, без ключа тебе не откроют? – хмыкнула я, справившись с
верёвками, и зашипела одновременно с пленницей. Запястья у неё были
стёрты в кровь.
- Ты не понимаешь, - всхлипнула девчонка.
Я вышла из-за дерева, позволив обрезкам кровавой верёвки опасть
в жидкую грязь, и, сняв с себя плащ, накинула ей его на плечи.
Холодный осенний ветер, предвестник долгой зимы, набросился на
меня, но пленнице определённо было холоднее, в её лёгком
испорченном платьице, без шарфа или шали. К тому же, она выглядела
слабее, младше, и была человеком, коим я уже не являлась.
Девчонка удивлённо взглянула на меня. Хорошо, что она
осознавала, что это жест доброй воли.
- Не понимаю. Если тебя ждут, то и без ключа откроют, -
предположила я, уводя её подальше от нашего лагеря, пока кто-нибудь
ещё из компании Томаса не появился. Или не пошёл по воду из лагеря.
Или…
