Я стоял возле стола своей классной руководительницы Анны Александровны с понуренной головой. Я чувствовал себя плохо, я хотел спать, я хотел плевать на все нравоучения, но все же пытался испытывать стыд и краснеть.
– И не водись ты с этим Тряскиным, умоляю тебя, – продолжала распаляться преподаватель по литературе и русскому языку, – одна его фамилия, прости Господи, чего стоит.
Я виновато смотрел в пол, изучая неровности дощатого пола с потрескавшейся краской некогда коричневого цвета. Кое-как я выкрутился из сложившейся ситуации и, хоть не совсем честно, но сессию сдал. Последние наставления на будущий год я выслушивал от Анны Александровны. И в этих наставлениях особое место занимал мой лучший друг.
Она нервно смотрела в окно на молодую весеннюю листву тополей, крепко сжав пальцы рук в замок. Еще немного и старушку затрясет. Мне было по-человечески жаль ее. Она глубоко вздохнула, пытаясь успокоиться.
– Тряскин, – пробормотала она, зло усмехнулась и, обращаясь ко мне, подытожила, – у твоего Тряскина родители не бедствуют, он себе дорогу их деньгами проложит. А у тебя потенциал, который ты пытаешься похоронить и заметь, у тебя это хорошо получается.
Её доводы были просты и логичны, как детский конструктор для взрослого. У неё такая работа – направлять сбившихся с правильной дороги студентов на путь истинный, и она выполняет её отлично. Мы некоторое время помолчали. Мне нечего было сказать, ей нечего было добавить. Воцарилась необходимая для этой минуты педагогическая тишина для моего всецелого осознания и понимания. Я смотрел в окно, пытаясь разглядеть там скорейшее избавление от нравоучений моей заботливой класснухи. Но на улице я видел лишь лето. Молодое, нежное и соблазняющее. Недавно наступившее. Манящее своей свежестью и чистотой.
Наше неловкое молчание было прервано автомобильным гудком с улицы. И я прекрасно знал, кому он принадлежит.
– И какие выводы мы сделаем из нашей беседы? – наконец поинтересовалась Анна Александровна.
– Единственно верные, – бодро ответил я.
– Хочется в это верить, – она недоверчиво улыбнулась, – тогда до сентября. Я надеюсь.
– До свидания, – я направился к двери.
– Сергей! – окликнула Анна Александровна.
Меня, кстати, Сергеем зовут.
Я обернулся, её глаза говорили – «не лги, вижу тебя насквозь».
– Ты случайно не влюбился?
Во дворе просигналил гудок.
– Да вроде бы, нет, – ответил я, стараясь скрыть любопытство и нетерпение одновременно.
– Наркотики не употребляешь?
Допрос принимал еще более интересный оборот, но автомобиль Пахи нетерпеливо позвал меня двойным гудком.
– Точно нет, – озадаченно, но твёрдо произнёс я, – а к чему эти вопросы?
Её глаза опытного педагога внимательно следили за моей реакцией.
– В последнее время ты как-то изменился, но я не могу понять, как.
– Ну, если только в положительную сторону, – улыбнулся я, но, по-моему, вышло как-то не естественно.
Опять сигнал. Долгий, требовательный. Нетерпеливый. Ночью он бы разбудил полквартала.
– Ладно, иди, – вздохнула она и её взгляд профессионального педагога опять стал взглядом обыкновенной уставшей женщины, – твой Тряскин уже заждался. А с ним я позже поговорю.
Ещё раз попрощавшись, я выскочил в коридор.
Если бы кто-нибудь знал, как я изменился…
