Часть первая – «Четвертая ипостась…»
1 век н. э. «Иордания» Ближний Восток.
«Матфан, не делай этого»… – только и успел прокричать Давид, прежде чем тот развернул черную ткань, лежавшую в деревянном ларце, потрескавшемся от времени, но оказалось поздно…
Искушение любопытством одолело Матфана и он не смог себя остановить в его силе. Давид подсочил к брату, попытался закрыть ларец, но всё, что возникло в глазах брата, отразилось и в его собственном взгляде, вошло в разум и душу, растеклось по телу внутри.
Лёгкая судорога пронеслась по телам обоих, вытряхнула из руки Матфана масляный факел, покатившийся на белую песчаную породу. Ноги едва держали братьев, но уже подкашивались слабея. С ужасом они всё ещё наблюдали как в глазах каждого проносилась их собственная жизнь, а сознание, словно сосуд, наполняется скорбью и мукой. Серая пелена заволакивала глаза, они повалились навзничь, но ощущали сильнейшую агонию в телах. Тонкой струйкой покидала жизнь оцепеневшие тела братьев и будто просачивалась в почву. Внезапно в стороне входа в пещеру послышалось тихое, дрожащее всхлипывание. В мерцающем свете угасающего факела на коленях стояла молодая девушка лет девятнадцати, которая только сейчас осознала, что братьев у неё больше нет и в целом свете она осталась одна одинёшенька. Прекрасное юное создание вытирало мокрое от слёз лицо, а они всё катились и катились из больших зелёных глаз, впитывающих беду и несчастье. Девушка украдкой посматривала в их сторону, но не решалась поднять голову, прикрывая лицо старой козьей шалью и опасаясь того же.
Тем временем над горизонтом заиграли первые вестники утренней зари. Солнечные лучики пронзили словно стрелами лёгкую дымку и тут же заискрились различными цветами радуги во влажном воздухе, растеклись по поверхности «Мертвого моря», воплотив его в зеркальную гладь. Азазель приоткрыла припухшие от сна и слёз глаза, почувствовав, что лучи света проникают снаружи, видя как они в глубине пещеры растворяются во тьме. Тут же обнаружила, что лежит она в том же углу, покрытая тёплой своей козьей шалью. Рядом лежало что-то обмотанное чёрным платком и она не поверила своим глазам. Она вспомнила, что, развернув его, брат тут же лишился рассудка, за ним Давид. Страх и подозрение закрались в душу, затаились в тёмных углах пещеры. По телу пробежали холодные мурашки.
Раз со мной ничего не случилось, раз я жива, – рассуждала она, – значит опасаться не стоит. Как же быть, куда же идти, – подумала Азазель и вновь разрыдалась.
Между тем, солнце поднималось над горизонтом. Девушка видела тела братьев. Рядом валялся деревянный ларец и обгорелая головёшка факела, все, что от него осталось.
На белой песчаной породе пещерного грунта ивритом вырисовывались слова: «не пугайся, забери свитки, тогда познаешь, что есть зло, а что есть добро… при свете дня познаешь их и вернётся жизнь вечная к братьям твоим…, храни их и нарекётся сын твой именем моим и откроются ему дороги во все концы света, от места сияния восточной звезды…, и свершится по мне ритуал во всех концах света, где ждут меня…»
Трясущейся рукою она взяла свёрток, проложила его в дорожную сумку, сшитую из кожи козла, встала, и, медленно ступая, приблизилась к телам Давида и Матфана. Присев возле них, она мысленно попрощалась с братьями, затем по очереди оттащила тела в один из углов пещеры и похоронила под небольшими булыжниками скальной осыпи. Теперь у девушки никого не осталось, она была готова идти на все четыре стороны, но больше всего её тянуло в Рим, а дорога не пугала. Взглянув позади себя на удалявшиеся скалы, Азазель порывалась вновь вернуться к оставшимся в каменном склепе телам. У неё возникло чувство, что их души зовут её, находясь где-то недалеко. Где-то, как раз над их могилой, в голубом небосводе, погасла звезда. Девушка зашагала вперёд по узкому ущелью, не подозревая о том, что несёт с собой смерть…
