— Я вам нравлюсь, Скарлетт, признайтесь?
— Ну, иногда, немножко, — осторожно сказала она.
— Когда вы не ведете себя как подонок.
— А ведь я, сдается мне, нравлюсь вам именно потому, что я
подонок.
(Маргарет Митчелл. Унесенные ветром)
Первый день осени. На улице тепло и солнечно, как в июльский
денек. В школу шла налегке: в юбке, которая в том году была мне до
колена, а теперь превратилась в мини. Раз мне не купили новую,
решила переделать старую. Надеюсь, никто не заподозрит, что я
носила ее в десятом классе. А у белой блузки, купленной вчера на
рынке, отрезала рукава по локоть и пришила к ним кружева. Так она
стала еще наряднее.
С каждым шагом на пути к школе боль в пальцах только
усиливалась. Маме было трудно доплатить сто рублей на другие туфли,
которые мне идеально подошли по размеру. Она вцепилась в эти,
несмотря на то, что остался последний размер, который меньше, чем я
обычно ношу.
Ее жаба задушит, если потратит на меня лишнюю копейку. Бабушка
передала ей денег не только мне на одежду и обувь, но и на новую
сумку, которую мне не купили. И вчера весь вечер я пришивала
ремешок к потрепанной сумке из искусственной кожи, с которой я
ходила с восьмого класса. И куда мама потратила оставшиеся деньги?
Не на новую ли блузку, в которой вчера крутилась у зеркала.
Со стороны школы слышался гул, музыка. Наверное, началось
построение на линейку.
Лето кончилось и начинается рутина: уроки, контрольные,
экзамены. От этих мыслей стало дурно. Но одно радовало: эта
последняя в моей жизни школьная линейка. А дальше я пойду учиться в
швейное училище и однажды стану знаменитым дизайнером и уеду жить в
Москву, подальше от нашего, забытого Богом, города. А про район
«Кресты», в котором я жила, старик, наверное, и понятия не имел.
Назван так, потому что серые бетонные дома построены на старом
кладбище. Здесь мрачные улицы с разбитыми дорогами, и разбитыми
фанарями, много бомжей и алкашей, здесь каждый второй кому-то
должен денег, в каждом доме ужасные, грязные подъезды с исписанными
стенами, сгоревшими спичками, прилипшими к потолку, сожженными
кнопками в лифтах, и сломанными перилами. Люди у нас злые, потому
что каждый день видят этот пейзаж. Для молодежи тут два
развлечения: дискотека в ДК, и стрелки между районами.
- Люська! – я вздрогнула от громкого голоса и обернулась.
- Юрка! – радостно завизжала я и кинулась на шею другу. Он
подхватил меня за талию и закружил.
- Т-ты чего не п-позвонила, когда п-приехала?! Мне мама только
с-сегодня сказала, что ты уж пару д-дней, как в городе!
- А ты чего разволновался так? Неужто, сразила тебя своим
торжественным нарядом? - я покрутилась перед другом.
Юрка Фомичев раньше вообще был сильным заикой. Несколько лет
ходил заниматься к логопеду, и вот теперь заикается только когда
волнуется.
- Звонила я тебе, и приходила позавчера, а у вас никого дома не
было.
- Так мы два дня по рынкам ездили, шмотки покупали к школе.
- То-то я смотрю, приоделся, - хихикнула я, глядя на делового
парня в черных брюках и синей рубашке в тонкую полоску.
Юрка показался мне таким взрослым. Вроде всего три месяца не
виделись, а он так изменился: вытянулся, на фоне коричневого загара
его зеленые глаза казались очень красивыми, глубокими, волосы
выгорели у лица, а еще куда-то исчезли все его прыщи.
Мы не спеша шли к школе. Я рассказывала ему про чудесные три
месяца, проведенные в деревне у бабули, а он о том, как
шатался по дворам и сходил с ума от скуки и безделья.
Наши мамы дружат много лет. Они вместе работают в роддоме и
обычно в одну смену. Но сейчас, пока другой врач в отпуске, моя
мама работает почти каждый день, то в день, то в ночь, то дежурит
целыми сутками.
