1
В крохотный квадрат окна под потолком лился солнечный свет. Светлее, однако, в подземелье от этого почти не делалось. На плотно утоптанном земляном полу, покрытом полусгнившей соломой, лежали, закутавшись в рванье, люди.
Все они были похожи, и лишь один отличался от прочих. Он был намного крупнее других узников, крепок и мускулист, как бык, а его огромная плешивая голова была увенчана двумя огромными шишками, похожими на рога. Одет он был так же, как другие, – в грязное тряпье.
По углам подземелья поблескивала наледь. Узники спали. Из их приоткрытых чахоточных ртов вырывался белый парок. Кто-то постанывал во сне, кто-то кашлял, кто-то стучал зубами от холода.
Бычеголовому полонцу, казалось, приходилось тяжелее, чем другим. Меж дыр в его рубище проглядывала окровавленная кожа. Голова была покрыта глубокими, едва запекшимися ссадинами. Дрожал он беспрестанно, да так, что все подземелье ходило ходуном.
Один из полонцев, лысый, со впалыми щеками, уселся на полу, посмотрел на Бычеголова и проговорил:
– Эй, паря, будешь так клацать зубами, они у тебя отвалятся.
Бычеголов не ответил. Лысый узник поднялся с земляного пола и, пошатываясь, подошел к Бычеголову. Присел рядом, вгляделся в его лицо.
– Э, парень… Да ты, я вижу, совсем плох.
Бычеголов не ответил и на этот раз. Лысый вздохнул и, немного поколебавшись, стянул с себя дырявый суконный плащ.
– На-ка вот, согрейся. – Он укрыл Бычеголова плащом.
Другой узник поднял голову, поскреб грязными пальцами щеку и недовольно спросил:
– Пошто с нелюдем теплом делишься, Довгуш?
– Недолго ему осталось, – ответил невысокий. – Кончается ведь.
– Он еще нас с тобой переживет. Гляди, какой здоровый.
Невысокий Довгуш хмыкнул и покачал головой:
– Ты, Паркун, видать, недолго в подземелье-то. Здоровые, они раньше других кончаются. Это мы с тобой, как мышки малые, нам зернышко брось – мы и сыты, лоскутком укрой – мы и согреты. А этакому верзиле без хорошего куска мяса и недели не протянуть.
Лязгнул железный засов, и дубовая дверь распахнулась. В подземелье, пригнувшись, чтобы не расшибить головы о притолоку, вошли трое охоронцев.
– Который тут урод?! – рявкнул один из них.
– Да вон он, – кивнул на Бычеголова Паркун.
Охоронцы подошли к нелюдю, подхватили его под мышки и потащили к выходу.
– Куда вы его? – спросил Довгуш.
– На кудыкину гору, – мрачно ответил охоронец и захлопнул дверь.
* * *
– А ну-ка, Драный, вжарь ему еще десяточек!
Драный был кат опытный, бил толково, с оттяжкой. На десятом ударе сморился и вытер потное лицо тряпкой.
– Уф-ф… Умаялся совсем. Здоровый бык. Такого плетью не перешибешь.
Бычеголов висел на дубовых подлокотках, не произнося ни слова.
– Слышь, нелюдь! – окликнул его княжий дознаватель. – Как тебя там… Бычеголов! Для тебя, я чай, наша плеть – навроде щекотки? Можь, тебя чем другим пощекотать, а?
Кат прищурил раскосые глаза, оглядел изорванную в клочья спину Бычеголова и небрежно осведомился:
– Что, ежель ему спину водкой взбрызнуть?
– Водкой? – Дознаватель хмыкнул. – Жирновато будет. Водка – продукт дорогой.
– Зато развлечемся. Говорю тебе – весело будет.
– Это ты так говоришь, потому что водка моя. А была бы твоя, только б я ее и видел.
Драный хохотнул:
– Верно. У меня б не застоялась.
Спина Бычеголова была сплошь иссечена железным оконечником плети. Под ногами у нелюдя набралась целая лужица вязкой, темной крови.
– Кровь-то его собери, – сказал дознаватель, – зря же пропадет.
Кат взял со стола специальную, вбористую, как губка, тряпицу, нагнулся и тщательно промокнул кровь Бычеголова. Затем выпрямился и выжал кровь из тряпицы в глиняную кубышку.
– Ну вот! – засмеялся дознаватель. – Крови, что в кубышке, тебе на дюжину кувшинчиков водки хватит! А ежели у барышников, то и того больше.
