Керн резко привстал на постели, вырываясь из черного, сумбурного сна, и прислушался. Как все гонимые и затравленные, он мгновенно очнулся, напряженный и готовый к бегству. Наклонив вперед худощавое тело, он сидел неподвижно, прикидывая, как бы улизнуть, если на лестнице уже появились полицейские.
Он жил на пятом этаже. Окно комнаты выходило во двор, но не было ни балкона, ни карниза, чтобы добраться до водосточной трубы. Значит, бежать через двор невозможно. Оставался единственный путь: пройти по коридору к чердаку, а оттуда по крыше к соседнему дому.
Керн взглянул на светящийся циферблат своих часов. Начало шестого. В комнате было почти совсем темно. На двух других кроватях едва обозначились простыни, серые и расплывчатые. Поляк, спавший у стены, храпел.
Керн осторожно соскользнул с постели и бесшумно подошел к двери. В ту же секунду мужчина, лежавший на средней кровати, шевельнулся.
– Что-нибудь случилось? – прошептал он.
Керн не ответил. Он плотно прижался ухом к двери.
Его сосед приподнялся и пошарил в карманах одежды, висевшей на железной спинке кровати. Вспыхнул луч карманного фонарика. Бледный, дрожащий световой круг вырвал из темноты коричневую дверь с облупившейся краской и прильнувшую к замочной скважине фигуру Керна в помятом белье и с растрепанными волосами.
– Да скажи же, в чем дело, черт возьми! – прошипел человек на кровати.
Керн выпрямился.
– Не знаю. Я проснулся, мне что-то послышалось.
– Что-то! Но что же именно, болван?
– Какой-то шум внизу… Голоса, шаги, сам не знаю…
Мужчина встал и подошел к двери. На нем была желтоватая рубашка; в свете фонаря виднелись волосатые, мускулистые ноги. С минуту он вслушивался.
– Ты здесь давно живешь? – спросил он.
– Два месяца.
– Облавы были?
Керн отрицательно покачал головой.
– Ну вот. Значит, померещилось тебе. Иной раз услышишь во сне неприличный звук, а чудится – гром гремит.
Он посветил Керну в лицо.
– Так и думал. Двадцать лет, не больше, верно? Эмигрант?
– Конечно.
– Jezus Christus. Со sie stalo?..[1] – внезапно забормотал поляк в углу.
Человек в рубашке направил на него фонарик. Из темноты выплыла свалявшаяся черная борода, широко открытый рот и большие глаза под кустистыми бровями.
– Эй ты, поляк! Заткнись-ка со своим Иисусом Христом, – пробурчал мужчина с фонариком.
– Его уже нет в живых. Пошел добровольцем на фронт и пал в боях на Сомме.
– Со?[2]
– Вот опять! – Керн подскочил к кровати. – Они поднимаются наверх! Надо удирать через крышу!
Поляк рывком повернулся на постели. Слышались приглушенные голоса. Хлопали двери.
– Дело дрянь! Тикаем, поляк! Тикаем! Полиция!
Сосед Керна сорвал одежду с кровати.
– А ты знаешь куда? – спросил он Керна.
– Знаю. Направо по коридору! А потом вверх по лестнице, за умывальником!
– Живо!
Мужчина в рубашке бесшумно открыл дверь.
– Matka Boska[3], – пробормотал поляк.
– Заткнись! Нас услышат!
Он притворил дверь и вместе с Керном засеменил по узкому грязному коридору. Они шли так тихо, что слышали звук капель, падавших в раковину из неплотно прикрученного крана.
– Здесь повернем! – прошептал Керн, обогнул угол и наткнулся на кого-то. Он покачнулся, разглядел мундир и хотел было податься назад, но в ту же секунду почувствовал сильный удар по руке.
– Стоять! Руки вверх! – скомандовал кто-то в темноте.
Керн уронил одежду. Левая рука онемела от удара. На мгновение ему показалось, что мужчина в рубашке вот-вот набросится на полицейского. Затем, увидев дуло револьвера, который второй полицейский приставил к его груди, медленно поднял руки.
