Бог весть как это всё сделалось. Быть может люди искусства и все такие? Верно я не в праве причислять себя к последним, раз окончил один только год Суриковского училища, но как всё-таки работаю дизайнером… Впрочем, это неважно.
Мне всегда казалось, словно живу чужой жизнью и не терпелось домой – к своим. Словно был в разлуке с любезным отечеством, любезными лицами. Я так выражаюсь потому что мне нравится читать романы, писанные старинным слогом, да, признаться, и самому сочинять оные, кроме того…Впрочем, неважно. Перо отказывается служить, как скоро принуждаю его следить постылые предметы. Так коснусь их вскользь.
Я сидел с Германом в ресторане, что близ нашего ведомства. Герман – врач, очень удачливый в некоторых отношениях. К примеру – пользует президента, хотя не говорит о том, может и обязан молчать. Думает, я не догадываюсь. Смертельно болен раком, поддерживает себя тем только, что не лечится химией, а какими-то экспериментальными методами. И об этом молчит, думает тоже не догадываюсь. Хоть он всегда много и оживлённо болтает, большой молчун – лишнего ничего не произнесёт. Теперь он не замолкал уже без малого час, но я примечал – на душе у него сквернее обычного.
– Тебя что, вообще ничего кроме твоего проекта не интересует? – раздраженно поинтересовался он.
Я промолчал – мой проект, откровенно говоря, меня тоже не интересовал.
– Вот мы тут сидим, они все, – Герман кивнул на переполненный зал, – сидят, а «те»… Думают я не вижу, что на место меня станет Варельман? А что он сделал?
Я с удивлением взглянул на собеседника – таких откровенностей удостоился впервые, и в таком волнении никогда не видал.
– Что с тобой?
Герман сжал пальцы, что они хрустнули, понизил голос до шёпота:
– Час Х близок!
– Что за Х такой?
– Черт его знает! Вулкан, комета, вирус, мировая война – не всё ли равно, если всем конец!
– Значит никому не обидно.
Мефистофельский смех, от которого прямо-таки затрясся Герман заставил оглянуться на наш столик всех присутствующих.
