Теперь, когда я стал стар, многое представляется мне иначе. Далекие картины начали уже терять свежесть и чистоту своих красок. Образы, носившиеся когда-то передо мною и пересекавшие орбиту жизни, подобно сверкающим метеорам, утратили свой блеск и удалились совершенно с умственного моего небосвода. Все-таки я не ошибусь, предположив, что к тому моменту, когда глаза мои сомкнутся и затворятся ото всех видимых образов, некоторые из них останутся, чтобы не покидать меня в последнем пути. Из того, что мысли мои все чаще устремляются к сим лицам, заключаю, что момент, в который мне потребуется все их участие, не далек, а потому поспешу рассказать то, о чем намеревался.
С чего мне начать? Я не сочинитель, и мысли мои разбегаются, как скоро хочу я выразить их пером. Но стану воспоминать и записывать, как сумею.
Я уже объявил, что никогда не был сочинителем, а потому будет уместным добавить каков род моих занятий.
Несколько поколений моих предков посвятили себя медицинскому поприщу. Известный некогда член медицинской канцелярии фон Дегульст состоял с моей семьей в дальнем родстве и помог моему отцу, тоже доктору, устроиться на службу при дворе императрицы Анны. Воля отца, обстоятельства и собственная охота согласно направляли меня к той же цели, я избрал медицину родом своей деятельности, будучи еще отроком. По окончании слушаний общего курса Славяно-греко-латинской академии, я среди прочих студентов-медиков, держал экзамен на звание доктора. В присутствии таких знаменитостей как Николай Бидлоо и Павел Захарович Кондоди, бывших нашими экзаменаторами, я провел четыре операции.
В том числе успешно совершил литотомию – иссечение камня из почки. Действовал я, руководствуясь наставлениями Чизлдена, английского врача, которому одному из первых удалась эта операция. По единодушному мнению комиссии я выдержал испытание «изрядно».
Если читатель сколько-нибудь знаком с медициной, то по одному тому, что студенту предложили произвести литотомию (даже пусть только на трупе) он может судить о том сколького я достиг в своем искусстве. Кроме того, от природы я был очень ловок, и, хотя никогда не был ни умником, ни красавцем, к тридцати годам сумел прослыть и тем и другим. Первое удалось мне благодаря искусству входить в доверие к любому лицу, а также молчать, когда того требовали обстоятельства. Второе – благодаря крепкому сложению и бархатным широким бровям, которые у русских называются «соболиными» и служат верным признаком решительного нрава.
Прибавьте к этому изящную важность обращения, с детства перенятую мною у русских вельмож и прекрасное, по моему положению, образование, и вы поймете, что в своем кругу я был достаточно заметною особой.
Некоторые, знавшие меня в ту пору, полагали, что я много мог достигнуть в военной службе. Другие говорили, что природные мои способности, родись я только в более высоком звании, позволяли мне испробовать жребий политика и дипломата. Сам же я был убежден, что мог украсить собою любое поприще.
* * *
Однажды поутру матушка с озабоченным лицом объявила, что у нее до меня есть дело.
– Готов служить вам, – отвечал я со всегдашней своей любезностью, прежде чем узнал в чем состоит оно.
Надо сказать, матушка, несмотря на то, что отец ее был простым русским лавочником и не мог дать дочери никакого сколько-нибудь приличного образования, была дамою весьма разумной и дельной. Мне было хорошо известно, что она не потребовала бы ни от меня, ни от отца ничего выходящего за пределы интересов семьи и упрочению нашего положения.
