– Докладывайте, лейтенант Ольховский.
Старший следователь Михайлюк привалился к стене, скрестив руки на груди и глядя на молодого коллегу без особой надежды на внятный доклад. Но Ольховский, даром что от волнения покраснел, зачастил на редкость бойко.
– Вызов поступил на пульт дежурного в двадцать два ноль семь. В двадцать два двадцать мы уже были на месте происшествия. По прибытии обнаружили труп женщины. Русская, волосы рыжие, рост…
– Дальше! – перебил его следователь. – Я и так вижу, что она рыжая.
Разговор происходил на кухне, посреди которой лежал уже обведённый мелом труп рыжеволосой женщины в луже крови.
– Мы установили личность убитой. Елизавета Петрашевская, двадцать пять лет, не москвичка. Приехала в Москву предположительно три месяца назад из Сызрани. Квартиру снимала.
– Ближе к делу, – снова перебил Михайлюк.
– Проникающее ножевое ранение в область живота. На месте преступления был задержан мужчина шестидесяти четырёх лет, русский, худощавого телосложения, глаза серые, волосы пепельные, одет…
Старший следователь досадливо поморщился от ненужных подробностей, и лейтенант Ольховский спешно подсократил рассказ:
– Подозреваемый предположительно находился с убитой в сексуальной связи.
– Чего? – рявкнул на него следователь. – Ты совсем охренел, Ольховский? Ему шестьдесят четыре, ей двадцать пять. Какая сексуальная связь?! Сосед по пьяни зарезал! Или отец – на бутылку деньги вымогал. Личность подозреваемого установлена?
– Установлена, – пролепетал лейтенант. – Я ж потому и говорю… Подозреваемый – Волк Леонид Витальевич.
– Кто?! Это который поёт, что ли?
– Ну да. Народный артист Леонид Волк. Когда мы приехали, он сидел вот тут, на табуретке, с ножом в руках. Взяли, так сказать, с поличным.
Михайлюк потряс головой. Бред какой-то. Леонида Волка он отлично знал. Да кто его не знает? Как какой праздник, так он из каждого телевизора поёт. Михайлюку самому скоро полтинник, но ему казалось, что и его детство прошло под песни Волка. Один раз Михайлюк его даже живьём видел, ему тогда на службе выдали приглашение на торжественный концерт ко Дню милиции в Кремле, и они с женой ходили. Волк три песни спел, кажется, одна душевная такая, про милицейские будни. В общем, образ всегда улыбающегося, обаятельного певца в белой рубашке, смокинге и бабочке совершенно не вязался с типовой девятиэтажкой в Бутово, где они сейчас находились. С этой тесной кухней, на полу которой был распростёрт труп вполне заурядной девицы. С алкоголиками в пропахшем кошками подъезде и лифтом с сожжёнными кнопками. Словом, Михайлюка раздирали такие противоречия, что он рявкнул на сержанта громче, чем хотелось бы:
– И где твой подозреваемый?
– В комнате. Его Иваненко допрашивает.
Второй оперативник – ещё моложе и, по мнению Михайлюка, ещё бестолковее – действительно пытался допрашивать подозреваемого. И подозреваемым действительно был Волк. Не узнать его было невозможно. Даже тут, в декорациях, весьма далёких от сценических, он стоял в шёлковой, с иголочки, рубашке и брюках с безупречными стрелками. Вот только и рубашка, и брюки были перепачканы кровью, а на лице народного артиста не осталось и следа обычного благодушия.
Он затравленно озирался по сторонам и безуспешно пытался закурить, но никак не мог совладать с зажигалкой.
– Так вы говорите, что приехали сюда после концерта? – допытывался Иваненко.
– Да. – Певец снова щёлкнул зажигалкой. – У меня был сольный концерт в Доме музыки. Светлановский зал, ни одного свободного места.
У него заметно тряслись руки, видимо, от волнения. Михайлюк подошёл и молча протянул коробок спичек.
