Тишина после битвы – самая громкая. Я стояла на пепелище, где ещё час назад цвело королевство. Воздух дрожал от предсмертных стонов, а земля впитывала кровь, словно жаждущий губами губку. Я не сражалась. Я лишь наблюдала. И забирала. Каждую душу, каждую жизнь, оборванную мечом моего нового владыки. Война – это всего лишь ускоренный урожай, а я – его жнец.
Они называли это «заслугой». За то, что я без колебаний, без капли той слабости, что люди зовут «милосердием», выполнила приказ. Я была идеальным инструментом. И инструменты, что служат хорошо, получают повышение.
– Ты доказала свою преданность, – его голос был скрипом врат вечности. – Наблюдать издалека – удел учеников. Пришло время узнать ту плоть, что ты пожинаешь. Познать её изнутри. Прочувствовать каждую трещину на этой чаше, которую ты опустошаешь.Мне явился он. Тот, чьё имя нельзя произносить, чья суть – конец всех вещей. Не в громе и молниях, а в звенящей, леденящей пустоте. Моей наградой стала не просто сила. Моей наградой стало понимание. Мне даровали вечность, чтобы изучить объект.
Тысячу лет я странствовала по миру, незримым эфиром вселяясь в их скоротечные жизни на закате их дней. Я была последним вздохом старика, умершего в своей постели. Была отчаянием юноши, заколотого в тёмной аллее. Была тихим угасанием младенца, который так и не узнал вкуса материнского молока. Я видела всё. И всё это лишь укрепило мою уверенность: они были ошибкой, мимолётным всплеском боли в бесстрастной симфонии мироздания. Шумом.
Пока я не вошла в неё.
Это должно было быть просто ещё одной главой в моей бесконечной летописи конца. Одиннадцатилетняя девочка. По их меркам – ребёнок. Она сидела на кровати в комнате, заваленной игрушками и нотными тетрадями. От неё не пахло страхом. От неё не пахло болезнью или отчаянием. От неё исходило лишь… ожидание. И непрожитая, оглушительная тишина.
Я коснулась её души, готовясь аккуратно извлечь её, как драгоценность из хрупкой оправы.
И тогда она посмотрела на меня.
Не физическими глазами. Чем-то глубже. Взгляд шёл из самой её сути, и в нём не было страха. Было знание. И усталость. Такая древняя усталость, что моя собственная вечность перед ней померкла.
«Ты пришла, – прозвучало внутри, не голосом, а чувством, чистым и ясным, как камертон. – Я тебя ждала».
Это было невозможно.
«Они слышат только ноты, – „думала“ она мне. — Отец – гаммы. Мать – аплодисменты. Учителя – ритм. Они не слышат музыки внутри. Она слишком громкая. Она разрывает меня изнутри. Я устала».
Она видела меня. Не тень, не символ, а меня. Сущность, для которой имена собственные давно утратили смысл.
«Возьми. Это тело. Оно знает все ноты, но не слышало тишины. А ты… ты тишина. С тобой спокойно. Мне давно не было так спокойно. Или… Никогда не было… Сделай с ним что хочешь. Я ухожу. Спасибо».
И прежде чем я успела среагировать, её душа – яркая, ослепительная искра – не была сорвана моей рукой. Она просто… погасла. Самостоятельно. Добровольно. Оставив после себя идеальную, пустую оболочку. И меня – заточённую внутри.
– Лира, солнышко! Скоро репетиция, ты готова? – её голос был колокольчиком, не знающим о трещине внутри.Дверь в комнату открылась. Вошла женщина с сияющими глазами. Я посмотрела на её лицо, на её любовь, адресованную мне-не-мне. Я попыталась отступить, выйти из сосуда, как делала это тысячу раз.
Но не смогла. Дверь захлопнулась. Девочка, которую звали Лира, была мертва. Её тело, её жизнь, её мир – теперь моя тюрьма. Моя лаборатория. Мой нелепый, жалкий маскарад.
Я рванулась к её границам, в ярости бьющей током, разрывая изнутри эту хрупкую оболочку. Моя суть, способная гасить галактики, с силой обрушилась на клетку из плоти и костей. Но стены не рухнули. Они лишь болезненно сжались, заставив сердце бешено заколотиться, а в глазах помутиться от нахлынувшей физиологии. Я была поймана. Скована. Унижена. Вечность, сжатая в комок нервов и сухожилий. Гнев был слепящим и абсолютным, яростный рёв в тишине собственного бессилия.
