Пролог. Театр без дирижёра
Ночь над Лионом дышала паром. Из труб фабрик тянулись серые струи дыма, смешиваясь с влажным воздухом, и город казался огромным механизмом – колесом, которое крутится само, не зная, зачем. На улице де Ривьер горел единственный фонарь; его пламя дрожало, как свеча в руке у больного. Ветер приносил запах машинного масла и меди – запах, от которого у прохожих першило в горле.
Под этим фонарём стояла женщина в длинном плаще. Она держала в руках конверт, и восковая печать на нём уже расплавилась под дождём. Внутри лежал билет – на премьеру в «Театре автоматонов», где, как обещала афиша, будет показана «Пляска без дирижёра». Под афишей мелким шрифтом значилось: «Постановка при участии инженера Жака Морье и маэстро Роже Лакруа». Женщина дрожала не от холода. Она знала – ни Морье, ни Лакруа уже не существовало. Они умерли шесть лет назад.
На следующее утро письмо пришло к Эдигару Ланэ. Конверт был подписан тем же почерком: «Monsieur Lanné, ваша помощь понадобится, когда занавес опустится сам».
Он разрезал край конверта ножом и долго смотрел на бумагу. Чернила впитались в волокна, будто писавший торопился, а слова – как следы шагов, оставленные на влажном песке. Он читал их, не двигаясь, и на мгновение показалось, что слышит музыку – далёкую, металлическую, с едва различимыми аккордами органа. Но музыки не было. Только тикание часов, замерших на отметке 11:47.
Эдигар поднял взгляд. В окне – мокрый Париж, серый, полупрозрачный, как старая фотография. Энн Рейшер стояла у стола, держа газету, и молчала. Она знала: если письмо без адреса, значит, снова началось.
– Театр автоматонов, – прочитала она вслух. – Это в Лионе.
– Да. – Ланэ кивнул. – Их машины считались чудом. Они играли музыку, двигались, говорили… иногда слишком похоже на людей.
– И вы думаете, письмо от них?
– Нет, – ответил он после паузы. – Думаю, от того, кто их оживил.
Он надел перчатки, взял со стола трость – старую, с серебряным набалдашником в виде головы совы. Этот предмет был ему не просто привычкой: в набалдашнике скрывался крошечный ключ, которым он открывал свои часы.
Энн заметила движение его руки.
– Вы снова заведёте их?
– Да. – Он улыбнулся уголками губ. – Может, на этот раз они не остановятся на 11:47.
Поезд до Лиона отправлялся в сумерках. Сквозь окна купе виднелись поля, мокрые от дождя, и редкие огни деревень. Энн писала в блокноте: даты, имена, странные совпадения. Каждый раз, когда стрелки часов приближались к половине двенадцатого, она невольно поднимала глаза на Эдигара. Он сидел, склонившись к стеклу, и в отражении его лицо казалось двойным – словно за ним кто-то повторял все движения с лёгким запозданием.
– Скажите, – тихо начала Энн, – вам никогда не кажется, что всё повторяется?
– Повторяется, – ответил он. – Только мы каждый раз думаем, что это в первый.
– Тогда зачем вы снова идёте туда, где всё уже было?
Он повернулся к ней, и в глазах его мелькнуло что-то похожее на жалость.
– Потому что, Энн, я не умею жить в настоящем. Я умею только возвращаться.
На вокзале Лиона их встретил холодный туман и запах мокрой меди. На площади, освещённой газовыми фонарями, стояла карета без кучера. На двери – гравировка: театральная маска и цифра 11:47.
– Вот ваш экипаж, – сказал дежурный. – Говорят, его прислал сам маэстро.
– Маэстро умер, – ответил Ланэ.
– Возможно, сэр, – пожал плечами жандарм, – но лошади знают дорогу.
Карета покатилась по улицам, скользя по мостовой. Лион спал, но из подворотен тянуло звуками – отдалённые вздохи, скрип металла, словно кто-то проверял механизмы невидимой машины.
Театр находился на окраине, в старом здании бывшей фабрики. На фасаде – латунные буквы, потускневшие от дождя: «Théâtre des Automates».
